Праздничная книга. Январь - июль

Кагами-Бираки — древний японский праздник, на котором демонстрируются военные искусства. В переводе название праздника означает «открытое зеркало», или «зеркало, открывающее истину»; сам же праздник символизирует самосовершенствование человека, а также победу добра над злом и света над тьмой. Отмечается 11 января.
Мотив зеркала, символа праздника Кагами-Бираки, прослеживается и в традиционном для этого дня угощении. Это кагами-моти — изделия из клейкого риса в виде приплюснутых шарообразных лепешек, формой напоминающих зеркало. Кагами-моти готовят заранее, перед новым годом, и устанавливают рядом с синтоистским алтарем, который имеется в большинстве японских домов. На празднике японцы разбивают оставшиеся от нового года и уже засохшие декоративные рисовые колобки-моти и варят из них суп, посвящая трапезу божествам. Важно именно разбить колобок, а не разрезать его (это уже будет дурной знак).

Светлана Дильдина

ДЕНЬ ЗЕРКАЛ

— Сегодня аж пятерых нашел, — сказал Дан, протирая полотенцем солнечные очки.
— Радуйся! — пробурчал Герка.
— Было бы чему. Развелось, как плесени или крыс...
Альфия потрогала языком занывший зуб. Зубная боль, конечно, не слишком приятна, зато вернее верного означает — дело сделано. Еще горстка народу теперь в безопасности, хотя будет на все корки ругать уличных хулиганов.
Ну и пусть, все привыкли давно, и Альфия скоро привыкнет.

Дан — самый старший, если не считать Соню, но та хромает и может только готовить еду, а не бегать по балконам, подъездам и крышам. Зато у нее тепло, и на полу всем хватает места расстелить спальники.
Спать Альфия любила в самой середине: с краю было все-таки страшновато. И мерещились лица, виденные в зеркалах. Солнечные очки, если темные конечно, здорово помогают — и все равно картинка никуда не девается, только тускнеет.
Еще помогает воспоминание о том, как от удара зеркало покрылось блестящей сеточкой трещин, но самое лучшее средство — чей-нибудь теплый бок. Соня ласково дразнит Альфию домашним зверьком, мол, завели себе; ну и пускай. Домашний — это прекрасно...

А лица в зеркалах — выцветшие и мертвые, половина ребят считает — это призраки, половина — какая-то нечисть, принявшая человеческий облик, или просто неведомая напасть. Смотреть на них страшно, не смотреть — невозможно. Эта зараза расползается одними ей ведомыми путями, появляется в дамских сумочках, в ванных комнатах, в холлах. Общее только одно — зеркала. Существа, похожие на людей; смотрят и ждут, с каждым днем становясь все четче. Ждут, выпивая из мира душу. Единственный способ их уничтожить...

— Зачем ты это сделала? — спрашивает охранник с рыжими усами щеточкой. Он держит за руку плохо одетую пигалицу-хулиганку, и вызывает дежурный наряд...
Тогда Альфию спас Герка, запустив петарду в окно. Только ведь мало смысла в том, чтобы ходить парами: зараза распространяется по всему городу, и нужно успеть. И дети, и взрослые с рождения поглощены, проглочены городом, все заняты чем-то своим, никто и не подозревает, что рвется в их мир, обжитой и неуютный. В мир облупленных стен, грязных тротуаров и тусклого солнца.
«Мы все тут не люди — личинки, — сказал как-то Дан, обозревая город с крыши многоэтажки. — Ползаем по дну, в иле, такие же блеклые, безобразные и бесформенные».
Альфия представила себя ползущей по дну — и засмеялась вместо того, чтобы обидеться. Ее организм отказывался верить в тусклое и бессмысленное. Неважно ведь, что на плечах — модная курточка или обноски, сырость вокруг или ясный день, — все это не главное. А люди... Если Дан всех и вправду считал бы личинками, разве разбивал бы зараженные зеркала?

...Тогда был июнь, поляны котят прикинулись одуванчиками, и солнечная девочка Альфия с перемазанным пыльцой носом бродила, задевая соцветия подолом юбки, а когда нагибалась — и косами; и они, и вплетенные в волосы глиняные синие бусины тоже были все в пыльце.
В интернате над девчонкой посмеивались, но по-доброму, она же ни с кем не сближалась, но всем улыбалась и удивлялась всему.
А потом ночью на подоконнике возник Дан и камнем разбил висящее на стене зеркало. Спустя месяц Альфия снова встретила подростка, тощего, в лохматых джинсах, когда он расколотил зеркальную витрину, и вместе с ним спасалась от стражей порядка, словно была виновата сама, — и больше в интернате не появлялась. Никому не нужно было искать ее по-настоящему.

Потом Дан много ей рассказывал, и девчонка таскалась за ним хвостом, и научилась видеть — и бояться — бесцветные лица в зеркалах, уничтожать их ударом камня или чего-нибудь еще тяжелого и мучиться ноющей зубной болью. Лучший индикатор — вблизи опасного зеркала начинала ныть правая сторона, а потом, когда все было кончено, — левая, к счастью недолго. Один из ребят Дана, светлоголовый мальчишка, смеялся над ней, называя барометром.

— А зачем темные очки?
— Ты читала сказку о Персее? — спросил Дан немного свысока. Он всегда так разговаривал.
Альфия мотнула головой почему-то сверху вниз, подразумевая «нет», но он понял.
— Жила когда-то злая колдунья, обращавшая в камень любого, кто на нее посмотрел. И когда герой по имени Персей решил ее убить, он подкрался к спящей — и глянул не на колдунью Медузу, а на ее отражение в бронзовом щите. И так спасся. А мы — те, кто видит «призраков», — должны смотреть на них сквозь темные стекла, когда разбиваем зеркало, иначе они войдут в наши глаза, поняла? А может, мы просто умрем. Ясно тебе?
— Ага. Смотреть через темное. Как на солнце во время затмения, — сказала Альфия, вспомнив передачу, виденную в раннем детстве.
— Да. Как на солнце...
— Только я не понимаю, — сказала девочка, покусывая кончик косы. — Ведь этот герой смотрел в зеркало и поэтому смог победить. А наши зеркала — злые.
— Не все. Это вирус. Или скорее плесень... Может, она растет на изнанке мира и пытается пройти к нам через зеркала?
— Плесень одинаковая. А я вижу разные лица, — возразила Альфия. Ей было лестно, что взрослый Дан разговаривает с ней почти как с равной.
— Если бы ты пожила среди плесени, научилась бы ее различать... — Дан покосился по сторонам, и в глазах была тоскливая тяга к солнцу, которое не умел находить он сам и которое так легко видела Альфия.

На сей раз они пробрались в особняк. Висевшее внизу огромное зеркало в изящной раме черного дерева оказалось, как ни странно, безопасным. Зато в спальне из прикроватного зеркальца смотрел грустный бесцветный мальчик, призрак, а не ребенок.
Неживые взоры всегда пугали и вместе с тем притягивали Альфию.
— Отвернись, опять ночью будешь вертеться, — сердито сказал Дан, надел очки и долбанул по зеркалу стоявшей на полочке каменной шкатулкой.
Еще одно неживое лицо нашлось в кабинете: запыленное зеркальце завалилось между столом и кожаным креслом; если бы не зубная боль Альфии, вряд ли нашли бы.
— Неужели их люди не видят? — спросила девчонка, как спрашивала едва ли не всякий раз.
— Ты вирусов тоже не видишь, — ответил Дан. Так он не всегда отвечал, придумывая что-нибудь новое, а порой и вовсе отмалчиваясь.

Соня смотрела на голубей. Восемь, совсем как их нечаянная компания. Вон тот, черно-белый с хохолком, — Дан, он так же оглядывается — настороженно. А этот, нахохлившийся, — вечно сердитый Герка. Альфия — маленькая голубка, а вот и сама Соня — снежно-белая, с краю, будто прибилась недавно и не поймет, приняли ее в стаю или же нет?
И остальные — как на ладони, надо же. Брат и сестра, погодки, — светлоголовые, любопытные. Вон тот, чумазый немного, — Асан, у мальчишки цвет кожи такой — будто пеплом присыпали. И Веник, никак на месте не посидит, все вертится, переминается с лапки на лапку. Голубь, конечно, переминается — тем и похож. Ребятам не показать, жаль. Не успеют, а фотоаппарат давным-давно не снимает, объектив грохнули... примерещилось кому-то.
Да, вот сидят эти птицы, такими тихими кажутся... А попробуй окажись в центре взлетающей стаи — со всех сторон плещут крылья, и кажется, весь мир переполошился!
Так и дома — пока никого нет, тихо... Скоро придут. Семья, хотя почти все и встретились-то случайно.
Все разные.
Альфии на прошлой неделе исполнилось двенадцать, а Соне уже шестнадцать и нравится Герка, хотя должны нравиться красавцы с обложки, а не пацан полутора годами младше, который к тому же вечно злится. Но что делать, раз так получилось?
И самое главное в жизни — ждать их, героев непутевых, неприкаянных, а потом кормить и выслушивать.

В доме имелись три табуретки, однако на них никто не сидел, все давно предпочитали пол — и есть на нем, и спать, и просто болтать и маяться дурью. Сейчас пол выглядел даже нарядно: Альфия нарвала ромашек на пустыре, хотели поставить в бутылки, но потом набросали прямо так, бело-желто-зеленой охапкой. Вчера вечером отмечали день рождения младшей подруги, а утром увидели — ромашки почти не завяли, словно призывая отметить еще что-нибудь.
— Жаль, нет праздника, посвященного зеркалам, — вздохнула Соня.
— Есть, — заявил Герка, и на миг его глаза даже подобрели. — На Островах. В переводе — «открытое зеркало», или «зеркало, открывающее истину». Олицетворяет самосовершенствование человека, а также победу добра над злом и вообще света над тьмой.
— То-то мы их колотим, не иначе, в поисках истины, — расхохотался Дан.
Соня разлила всем чай, себе плеснула в блюдце — любимый способ пить, пристроилась в уголке. Остальные сгрудились у стола.
— За зеркала, без которых наша жизнь была бы неполной! — дурашливо воскликнул Веник, поднимая надколотый стакан.
— За обретение сущности! — откликнулся Дан, непонятно, в шутку или всерьез.
Мало мы видим, мало, подумала Соня, пытаясь рассмотреть себя в темном озерце чая. Кто-то морщится от своего отражения, кто-то любуется. Но разве кто-то способен разглядеть подлинного себя?

Альфия не знала других городов, кроме этого, и любила его, весь, от крыш до подвалов. Но больше всего ей нравилось небо, там можно было летать, не опасаясь наткнуться на какой-нибудь ржавый бачок, подвернуть ногу или попасть под машину. О том, что Альфия именно летает, она ребятам не рассказывала — засмеют. Хотя и умеют видеть недоступное другим, эту немного тайну понять не смогут. Скажут — забралась на крышу по лестнице пожарной. Ну, с виду и вправду так... но душа все равно летит.
Отсюда, свысока, хорошо было видно, как Альфию ловят. То есть люди внизу думают, что ловят ее, а на самом деле там давно уже девочки нет. Она сегодня сделала очень много, на бульваре чуть не у каждой зеркальной витрины зубы начинали привычно ныть, и надо было достать из сумки припасенный камень и бросить. Хорошо, что «барометр» не подводил: в темных очках девочка видела плохо, не всегда могла понять, отражается в зеркале остановившийся прохожий — или смотрит из глубин «призрак».
Маленькие зеленые коробочки двигались по улицам взад и вперед, и с крыши Альфии стало смешно, захотелось протянуть руку и прижать одну из машинок, чтобы недоуменно заревела сирена и остальные коробочки помчались подруге на выручку.
Но таких длинных рук у человека не бывает, и девочка откинулась на спину, и вокруг стало глубокое синее небо, в котором паслось и еле слышно блеяло облачко.

Где-то через час она решила — пора и домой. Спустилась с крыши и пошла неторопливо, надеясь, что зубы вновь о себе не напомнят. А если напомнят — придется записывать адрес, чтобы наведаться позже.
Несколько раз попались стражи порядка; больше, чем обычно, их было — на девчонку поглядывали неодобрительно. Альфия старалась шага не ускорять и подозрительной не казаться. Вспомнила, как Дан говорил: «растревожить улей». Похоже, им — ребятам и ей — сегодня это удалось. То, что одно-два зеркала в городе каждый день оказываются разбиты, мало кого встревожит. Куда хуже, если такое происходит сразу с несколькими зеркалами в доме. А уж если хулиганы обнаглели настолько, что швыряют камни в витрины или зеркала магазинов, любой потребует уберечь их от нахальной шпаны.

А Дан, стоило о нем вспомнить, вынырнул ей наперерез из подворотни, будто гибкий черный кот, не к добру перебегающий дорогу. Свистки раздались, и ловить хулигана устремились сразу несколько человек, из них двое в форме патрульных.
Альфия чуть было не кинулась вслед за ним, но вовремя сообразила — только обузой будет, не помощью. Если б один или два гнались — хоть под ноги кинуться, отвлечь, а так — сама влипнет, и все.

Альфия последовала за погоней, стараясь держаться подальше, — и натолкнулась на машину стражей порядка, зеленую «жужелицу». В ней никого не было — оба патрульных, видно, как раз за хулиганом гонялись. Рядом стояла другая — формой похожая как две капли воды, только белая и без эмблемы на боку, с зеркальными стеклами. Собственность какого-то горожанина. Зуб слегка заболел, но не до него было.
Девочка обошла машину патрульных, прикидывая — если иначе не помочь другу, может, хоть колесо проколоть? Вроде нечем... Зеркало заднего вида поблескивало, потемневшее в сумерках, и отражались в нем огоньки только что загоревшихся фонарей.
Вздохнув, девочка отказалась от первоначального намерения. Пошла прочь, бросив мимолетный взгляд на зеркальное стекло белой машины.
Из него на девочку смотрел Дан. Лицо подростка было серым, как у всех «призраков», глаза — темными и пустыми. Альфия на пару мгновений застыла, ощущая в руках и ногах противное покалывание, а потом обернулась в поисках камня.
Сразу ничего дельного не попалось, тогда она ударила по невероятно прочному зеркалу солнечными очками. Помнила, что надо беречься, но очень уж хотела убрать эти пустые глаза — настоящий Дан смотрит не так!
Не так, беззвучно сказало зеркальце, расходясь трещинами, и Дан улыбнулся, и больше не выглядел неживым, и улыбался, пока она не расколотила последнюю крупную каплю зеркала. Очки теперь годились только на помойку, и руки были в крови.
Машина выла. А где-то там стражи порядка гонялись за ее другом, и, кажется, еще не поймали — иначе явились бы сразу.
Альфия обошла белую «жужелицу» с другой стороны — больше на всякий случай.
— А ну кыш оттуда! — завопила какая-то тетка, появившись в проеме подъезда. Тетка, видимо, сообразила, какое злостное хулиганство творится прямо у нее на глазах. А может, это была хозяйка машины.
Альфия не обратила на вопли внимания и почти не удивилась, обнаружив в зеркале с другой стороны свое собственное лицо, с неподвижными пустыми глазами, потерявшими все цвета.

...Не могло же ее так порезать осколками, — наверное, от страха губу прикусила, думала Альфия, слизывая с уголка рта выступавшие капельки крови.
Здесь был не город и даже не знакомый пустырь с вывороченными комьями глины, россыпью мусора и металлоломом, а берег залива. Залив расходился, будто ладони, сложенные чашечкой, и у горизонта было уже только море. Сухая галька продавливалась под ногами, небольшие птицы вроде чаек, почему-то коричневые, сновали над водой, а невдалеке, слева от Альфии и Дана, во множестве белели дома.
Пахло свежестью и бесконечностью, мир распахивался, не боясь ничего.
— Ну ты даешь, — сказал Дан, запрокидывая голову.
Он умел удивляться, не удивляясь.
Альфия хотела вымыть руки — из некоторых порезов кровь еще текла, и вообще они выглядели ужасно, — но усомнилась: в морской воде много соли, как бы не сделать хуже. Всерьез беспокоиться не получалось, как и бояться. Самым страшным оказалось увидеть собственное призрачное лицо и по нему ударить, словно вырвать себя с корнем — откуда?
— Мы же не умерли? — на всякий случай спросила она.
— Вот еще, — откликнулся Дан. — Я себя покойником не чувствую!
Какое-то время они молчали. Альфия устроилась на гальке и слушала, как дышит море. Дан что-то соображал. Наконец он взъерошил волосы на затылке:
— Нет, знаешь, не сходится... Если бы разбить зеркало означало убить, нас бы теперь совесть мучила или вроде того — если мы на том свете. Это ж мы сколько людей угробили своими руками! Не чувствую себя злодеем, как ни верти... Я зато вспомнил сказку про щит, и праздник этот дурацкий, помнишь, Герка рассказывал... Я всегда делал то, во что верил. И сейчас верю, вот в чем засада.
— И я, — сказала девочка, натолкнувшись в груде разноцветных камешков на белоснежный, со сквозной дырочкой с краю. — А помнишь, ты говорил про личинок? А может, цыплята под скорлупой? И они тоже, те, что в зеркалах были. Мы им только чуть-чуть помогли выбраться. А они что-то другое, наверное, сделали.
— Философ, — откликнулся Дан и потянул ее за воротник, помотал, будто щенок найденную игрушку. — Или нет — философиня!
— Только мне бы тут ничего разбивать не хотелось, — произнесла девочка. — Надеюсь, нас сюда не для этого...
— Ну ты даешь, — снова сказал Дан, расшнуровывая кроссовку, — пока бегал от патрульных, набилась земля.
Мимо на лодке неторопливо проплыли мужчина средних лет и мальчик — его Альфия помнила, когда-то в особняке именно он смотрел неживыми глазами. А сейчас улыбнулся, рукой помахал.
Альфия подергала себя за косу, обрадовалась ощущению — больно, значит, все-таки не приснилось. Ей было немного жаль Соню и остальных, но они все-таки взрослые, разберутся так или иначе.
— Давай пока найдем дом, чтобы жить всем вместе, — сказала Альфия, и Дан хмыкнул, но не возразил.