Аннотация представляет Роберта Дарнтона как одного из виднейших историков Принстонского университета. Книга написана на основе читавшегося им курса лекций, — но надо учитывать, что на английском она вышла в 1984 году. В ней вся наивная сумбурность американской науки в доинтернетную эпоху. Автор представляет историю «заморской страны» — Франции. Его курс выдержан в русле исторического эволюционизма с ярко выраженным левым уклоном: экономика определяет социальное устройство, а оно в свою очередь — миропонимание. С точки зрения социальной он проходит путь от крестьянства до философов-просветителей, а с точки зрения литературных жанров, соответственно, от сказок до глав Энциклопедии и откликов просвещенных читателей на романы Руссо. При этом, к сожалению, лишь в Заключении Дарнтон признается в методологических просчетах, в частности, в том, что «начало книги (в особенности первая глава) слишком расплывчато по части приводимых доводов...» (с. 305). К слову сказать, глава о сказках — самая «интернациональная», в ней сопоставлены сюжетные ходы итальянских, английских, немецких сказок.
Вся история в изложении Дарнтона пронизана поисками революционных побуждений. Он ищет в сказках признаки «бурлескных выпадов против богатых и влиятельных людей» и сетует: «Мечтать о том, чтобы огорошить короля женитьбой на его дочери, не значило бросать вызов основам монархического строя» (с. 74). Ему хочется видеть в сказках «элементы реализма» — он живописует нищету (приводя в качестве примеров стишки из «Матушки Гусыни») и опасности скитаний «мальчиков-с-пальчик», «Жаков», «Гензелей и Гретелей», но не готов признавать ни каннибализма (ведь детей то и дело намереваются съесть), ни антиклерикализма, ни антисемитизма.
Поиски революционных настроений продолжаются в единичном документе — описании кошачьего побоища, учиненного подмастерьями. Затем следует ранжирование буржуазного городского сообщества на основе описания процессий. Причем буржуа —как бы с удивлением обнаруживает автор — отнюдь не фабриканты-толстосумы. Это те же горожане, представители разных профессий, склонные «к выгодным делам, то есть делам, которые приносят твердый доход» (с. 152).
Любопытно, что Франция одного и того же периода — в разных контекстах — предстает то как нищая страна, то как страна, развивающаяся и преумножающая богатства. Получается, что главы о крестьянстве и о буржуазном обществе показывают две разные Франции. Высшим слоем общества, постепенно выделяющимся из остальных Дарнтон видит «просветителя», т.е. писателя, постепенно осознающего свое призвание и превращающего писательство в профессию.
Кажется, наиболее интересными должны бы статьи главы об энциклопедистах. Однако тут читатель оказывается в неловком положении. Если прежде Дарнтон обильно цитировал свои источники — сказки и детские песенки, описания кошачьего побоища и городских процессий, то, перейдя к просветителям, он, по-видимому, оказался в своей стихии. Он уверен, что его читатель (или студент) только что освежил свои знания текстов Декарта, Даламбера, Локка, а также Руссо, Дидро, Вольтера. Он вольно охватывает их идеи — без особой конкретизации, так что остается либо обратиться к источникам, либо плюнуть и просто дочитывать книгу. Ее завершает интервью Дарнтона, посвященное истории, антропологии и журналистике.
В целом книга — взгляд журналиста (каковым начинал свою карьеру Дарнтон) на историю. В заключительном интервью он сравнивает себя с французским историком Роже Шартье: «…мы с Роже работаем совершенно по-разному. Он любит размышлять — и делает это замечательно <...>. Зато он терпеть не может архивы, в которых я чувствую себя как рыба в воде» (с. 345). Действительно, здесь сильно недостает вдумчивых, методологически обоснованных размышлений: свои архивные находки автор сопровождает, по большей части, поверхностными выводами.
В целом книга хорошо переведена, издана достойно, на хорошей бумаге. Есть черно-белые иллюстрации. Литература — в примечаниях. Книга снабжена индексом имен.
Для желающих заглянуть под обложку прикладываю несколько страниц из разных глав. Скрыть