Появление на русском книжном рынке переводов прекрасного израильского писателя Меира Шалева – значительное литературное событие. Современная израильская литература сама по себе удивительный феномен: язык, в течение двух тысячелетий существовавший как богослужебный, возродился в течение минувшего столетия как разговорный и как литературный. Меир Шалев, родители которого были выходцами из России, уже оторван от стихии русского языка, на котором говорили его недавние предки. Он один из тех писателей, которые создают новую литературу на иврите, осваивают новое литературное пространство. Я бы сказала – лучший из современных израильских писателей.
Литературное дарование Меира Шалева соединило в себе редко совмещающиеся черты: мудрость и естественность, дерзость и полное и безоговорочное принятие мира. Меир, большую часть жизни проживший в городах, прокладывает путь современного жителя города обратно, к природе. Его взаимоотношения с природой страны, в которой он живет – это библейское восхищение пустыней, и горами, травами и цветами. Человек и мир соизмеримы, родина человека – его дом с ветхой крышей и колодцем, соседями, коровами и курами. Жизнь героев Шалева не оторвана от времен года, дождя, ночи, насекомых и птиц, а связана с ними глубокой внутренней связью. Он любит мир, в котором живет, и удивительным образом приобщает читателей к своей любви. Он совершает примирение человека и враждебного мира. Что выше такого дарования?
Меир Шалев – самый первый сорт. Его книги принадлежат мировой литературе.
Лейтмотив творчества Шалева - семейственность. В лоне семьи возрастаешь, от семьи отбиваешься-отплёвываешься-отталкиваешься в юности, к семье возвращаешься с летами, а заслышав дуновение старости, пытаешься осмыслить это святое чудовище - Семью. И через неё вникаешь в устройство Вселенной.
В "Фонтанелле" за анализ фамильной индивидуальности берётся совершенно, кажется, не подходящий для этого тип - тихий, потрёпанный пустынными ветрами дядечка, сам про себя оправдательно повторяющий: "Ну, лишён я, касатики, малейшего литературного дара. Скучен, вял, ненаблюдателен, а по специальности вовсе инженер-электрик..." Он мучительно правит текст, вычёркивает, переиначивает, сравнивает разнящиеся версии, вписывает в квадратных скобочках варианты формулировок. Короче, мается, как усердный аспирант над диссертацией. И такова сила и правильность Шалева как писателя, что эти квадратные скобки становятся новым, оригинальным изобразительным средством. А тихоня Михаэль Йофе, узнавая всё больше, задаётся тремя страшными вопросами.
Почему у деда и бабки, самой счастливой четы, какую знала страна Израиля, четыре дочери, каждая по-своему, столь одиноки? Одна ждёт-пождёт погибшего жениха, другая отвернулась от нежеланного сына, младшая же, любимейшая, тёзка почтенной матери Шалева, вступила в брак с немцем и получила в приданое проклятие отца.
Почему родители существуют так нелепо, вразнобой и всё-таки формально вместе? Мать помешалась на вегетарианстве и воздержании, а любящий, добрый папа оказался слишком жизнелюбив, чтобы до конца ей покориться. Что лучше - полуголодное долголетие аскета или долина наслаждений, в которой не придётся задержаться?
Отчего сам Михаэль, счастливый в супружестве и в детях, не перестаёт любить Аню, выхватившую его, пятилетнего, из пожара?
И когда он это поймёт, он поймёт, как и зачем сотворил Господь небо и землю. Конечно, всё получится: ведь у Михаэля есть орган для шестого чувства - незаросший родничок "фонтанелла", дышащий в такт вечности. Скрыть

Известный писатель Меир Шалев работает как часовой мастер над своими книгами. Тщательно, с полной самоотдачей. Предыдущая (из прочитанных мною) книга «Дело было так» о бабушке и пылесосе была легче, «Фонтанелла» - сложнее, и она как будто все еще в работе. Подробнейшая история Семьи с ее традициями в словах, взглядах, жестах, привычках. И члены Семьи узнают друг друга в толпе, подходя к вопросу с диктаторской придирчивостью, строго по этим признакам. К примеру, мужчины Семьи теряют память на некоторое время, проливая кровь или семя. В связи с этим немало комичных историй описано. У Меира Шалева шутки идут вскользь, их сначала не замечаешь в стремлении скорее продраться сквозь абзац, напичканный подробностями. А потом шутка внезапно доходит, и тогда уже хохочешь во весь рот - это оч-чень смешно.
Герой книги – мальчик с незакрытым родничком-«фонтанеллой», он ясновидец. Его талант буднично описан, как само собой. Писатель плетет канву с текучей монотонностью, читатели ощущают его муки и его растерянность перед своим же талантом. Даже занудно пишет. Жует и жует. Но оторваться сложно – влипаешь в паутину, втягиваешься в Семью. И не уснешь, пока не дочитаешь, кто там кого родил, кто кого полюбил, кто с кем спит, и какие разговоры в постели традиционны для Семьи. И вдруг яркие истории какие-то в тексте мелькают, записанные, будто со слов настоящего ребенка. Дети еще не боятся смерти и видят в опасности поразительные моменты истины. Пожар в поле, ребенок где-то внутри травы, и женщина хватает его поперек пуза и бежит, горит, бежит. Оба живы в итоге. И между ними любовь возникает - у него шрам на коже от ее руки.
А вот Мать, упертая вегетарианка, убеждает мужа в своей вере и ищет спрятанную им сосиску во рту маленького сына: «Я задрал голову и разинул рот. Я был уверен, что сейчас она начнет искать у меня в зубах и найдет преступную крошку шницеля. Но нет – на этот раз она всего лишь хотела продемонстрировать отцу «строение клыков человека», самой природой не приспособленных для пожирания мяса. После этого она оттолкнула меня и перешла к «этому вашему порочному обычаю беседовать, - так она сказала: беседовать, - во время еды». Ее лицо побагровело, ее развитые волчьи клыки обнажились. Отец сказал ей, что она выглядит немного не так, как должны выглядеть травоеды и жвачные, и предупредил ее, что «раздражение, Хана, - это самый опасный яд, он вредит здоровью даже больше, чем пожирание мяса». Только этого ей не хватало. Тотчас вспыхнула грандиозная ссора, в воздухе стали мелькать прозвища, упреки и сосиски. Швырялись обиды, тарелки и воспоминания. Благодетельные комочки слюны разбрызгивались в разные стороны вместо того, чтобы помогать нам разлагать крахмалы…» И трогающие за душу философствования: «Еда, в сущности, такое и приятное и простое занятие, - рассуждал отец, - что просто нездорово поднимать вокруг нее такой большой шум. – И шепнул про себя, словно утверждаясь в какой-то новой вере или надежде: - И то же самое любовь».
Еще раз повторите про себя: любовь такое простое и приятное занятие, что нездорово поднимать вокруг нее такой большой шум. Меир Шалев – это философия, наблюдения, лирика и грусть, и беззлобное, чисто литературное сумасшествие. Скрыть