Это книга о самых важных вещах - о Боге и вере в Бога, о времени и о том, что времени - не существует, все едино и все связано со всем, о любви и самопожертвовании...

Формально - исторический роман о Средневековье, "Лавр" несомненно выходит далеко за рамки "жанра", не ограничивается ими. Это - самый настоящий постмодернизм. Автор мастерски смешивает время и язык - средневековые лексика (но все понятно!) и реалии переплетаются с современными, и диссонанса не возникает - все на удивление гармонично.

При чтении у меня с лица не сходила улыбка - это только Водолазкин умеет так писать, с шутками на уровне языка, на филогическом уровне - когда вроде самой шутки не было, но почему-то лицо светлеет и ты улыбаешься. Это очень тонко, для настоящих ценителей.
Это было объяснимо в его эссе в книге "Инструмент языка" - но он и роман смог написать так же, не утратив фирменного стиля! Браво.

Что касается самой книги, то она напечатана на хорошей бумаге - белоснежной, средней плотности, переплет - матовый, с лаком на "листе лавра" спереди и сзади. Скрыть

Книжка странная. Какое-то время назад все дружно ругали Колядину за вычурный язык и употребление непонятных слов.
По той же дорожке пошел Водолазкин, вот только нет в его "Лавре" ни жизни, ни воздуха, ни русского духа, в отличие от "Цветочного креста". Хотя вроде составляющие все те же: религия и размышления о том, что такое Бог.

Поначалу книга кажется любопытной: жизнь отшельника в лесу, целебные травы, напевная речь, старославянские словечки. Но все языковые изыски хороши, когда они изюмина в чем-то еще. А здесь этого изюма столько, что вкус кекса теряется. Хуже того, избыток старославянского делает часть текста просто непонятной читателю.
Первая четверть книги еще как-то читается, а вот дальше становится откровенно скучно.
Так что рекомендуется только большим филологическим гурманам.

Про оформление: текст крупный (что приятно), бумага белая, хотя и толстовата. Скрыть

Изображаемый Водолазкиным мир, главным образом, мир средневековой Руси (XIV век). Но для этого он использует не исторические события и не объекты материальной культуры, автор очень скуп на бытовые описания и исторические приметы. Водолазкин создает свой художественный мир за счет объектов духовной культуры: литературных и прочих текстов, вроде «Александрии» (версии греческого романа о похождениях Александра Македонского), «Книги Авраамовой не от Священных Писаний» (иными словами, один из апокрифов Ветхого Завета), обрядов и народных примет, фольклора и лубочного христианства, вроде сказов о Китоврасе.

Но, как известно, существенную часть духовной культуры любого общества составляет язык. И вот здесь начинается игра, но не ради игры.

Не трудно было догадаться, что вести описание на языке XIV века было бы самоубийством популярного писателя, причем свидетелей этому самоубийству было бы катастрофически мало. Поэтому автор ведет повесть на вполне современном литературном языке, разбавляя его разговорным и древнерусским. К слову, в «Лавре» эмпирический автор не подменяет себя каким-нибудь древнерусским сочинителем, как Эко для стилистических целей заслоняется фигурой монаха Адсона. Поэтому в тексте легко соседствует «Помози нам, Устине, аще можеши», с «Интересно, что время идет, а я лежу на тележном колесе, не думая нимало о сверхзадаче своего существования». Пунктуация тоже не отстает от лексики. При этом автор «Лавра» считает необходимым цитировать, например, Пушкина и Экзюпери, да порой и в шуточной форме: «что в вымени тебе моем?» (на мой взгляд, сомнительного качества шутка, даже если речь идет о корове). Хотя цитата Экзюпери или Пушкина в древнерусской истории уже сама по себе выглядит ироничной.

Я понимаю, что всё уже мной написанное наводит на мысль о какой-то постмодернистической штуке, но это не так. Все эти приемы, конечно, нельзя назвать «Образцовым автором» (в терминологии Эко), но это не всёпоглощающий, всёразрушающий и смеющийся постмодернизм. Это приемы, чтобы, с одной стороны, создать некоторую атмосферу эпохи, а с другой, найти читателя и даже ему понравиться, а также протянуть нить от того прошлого к этому настоящему. Автор исподволь при этом пытается просветить своего читателя, как тот же Эко в своих романах, но у Водолазкина в романе скорее набор фактов для изображаемого мира, чем нечто работающее на проблематику и тематику романа и тем более авторскую идею.

Сюжет романа – жизнеописание целителя Арсения, сменившего имя три раза, и отошедшего известным как Лавр. По сути это и не неисторический роман, а скорее агиография, просто такое словечко на обложке не прибавило бы цифр объему продаж. Ведь Лавр по сути святой и дар его явно от рук Господа, о чем не раз говорится. И вот тут начинается для меня самое главное, что не позволило принять мне этот роман и читать его по замыслу Автора, тем более в такой форме.

Я понимаю «философского» Бога, я понимаю «поэтического» Бога, я понимаю «психологического», «субъективного» Бога, но я не пойму религиозного Бога в во всей его объективности. Я, конечно, не Эпикур, которого приводила в ужас сама мысль о божественном вмешательстве в жизнь человека, но мне кажется эта мысль просто скучной. Более того, история Лавра окрашена глубоким чувством вины, которым, как таковым, отягощено христианство дважды: после изгнания и распятия Бога, и которое является мотором всякого движения Лавра. Оттого вера его всегда была колченогой и болезненной, осененной не чувством любви к Богу (первейшая из заповедей), а страстным громоздким чувством вины перед одним умершим человеком, вплоть до самого конца. Не говоря уже о том, что всё это как-то не гармонирует с всемогуществом Бога и неисповедимостью Его путей. Да и мнимое искупление, по авторской версии, происходит, по странному закону аналогии…

Я здесь вроде бы скатываюсь какой-то конкретике, пренебрегая поэтикой, но в том-то и дело, что автор сам заставляет меня обращаться к этим вопросам, потому что его Бог «живой» и объективный.

Однако проблематика книги несколько в ином, она шире чувства вины Лавра. Водолазкин рассуждает об истинном христианстве и суеверности и темности русского народа, о его непознаваемой широкой душе, в которой уживаются свинство и святость, о времени, о знании и вере, свободе и предопределении. Делает он это в афористичной, притчевой, поучительной форме и с какими-то всезнающим спокойствием и торжественностью (иногда даже приторной, как правило, не говоря для меня ничего нового).

При этом всю эту тематику Водолазкин пытается вытянуть за ту самую ниточку языка в наше настоящее. Стоило ли? Решать каждому читателю. Я убежден, что об этом сегодня надо говорить по-другому и не бегать за словами и темами в XIV век. Тем более, постоянно скатываясь с этого языка в современность, создавая странную иронию. А там где ирония, там нет доверия. Потому что ирония и смех – это «анестезия сердца». Да и вообще, во всей этой книге мне не хватало воздуха, холодного и свежего, была какая-то духота и воспаление, от всего этого лубочного и не очень христианства. Но в этой «мутной воде» можно хорошо поудить рыбку житейской мудрости.

П. С. Я не случайно упоминал Эко, сравнение напрашивается. Но они несравнимы, уже хотя бы потому, что, несмотря на финал «Имя розы», Эко взывает к разуму, а Водолазкин к какой-то житейской интуиции, традиции и религиозному чувству. Здесь же и ищите того самого «Образцового читателя». Скрыть