«Jedem das Seine», «Каждому своё». Такими словами «приветствовали» вереницу обречённых ворота Бухенвальда. Некогда значившие справедливость и равенство, в изуродованной нацисткой системе ценностей они приобрели издевательски-циничный смысл. Да, входящие в это воплощение дантова ада были равны, равны в одном- неизбежности сгинуть в печах крематория.
«Каждому своё». Этой же фразой на обложке встречает читателя настоящая книга. Даже по прошествии более полувека тема немецких концентрационных лагерей остаётся волнующей и притягательной. Притягательной в непостижимости понимания, как современная цивилизация, общество, именующее себя «культурным», провозглашает своей политикой средневековые предрассудки. Как нация, уверовавшая в свою исключительность, попирает фундаментальное человеческое право, право на жизнь…
Когда-то Теодор Адорно, немецкий философ и композитор, риторически вопрошал: «Можно ли писать стихи после Освенцима?» Стихи? Не знаю. Но книги, подобные этой, показывающие, насколько возможно низойти в изощрённости и последовательности убийства миллионов людей, создаваться непременно должны. Дабы помнить, что человек, самоназванный «венец природы», словно двуликий Янус, способен в одинаковой мере как на подвиги, так и на подлейшие преступления. Скрыть

«…А я — склонён над грудой книжной, высокий, сгорбленный старик...»
И имя «груды» этой Полное собрание сочинений и писем Ф. М. Достоевского. Согбенным же стариком я вижу себя, непослушными пальцами перелистывающего заключительный, тридцать пятый том собрания…через лет этак пятьдесят. Конечно, при должном здоровье и изрядной доли везения.
Так уж повелось, что говорить о подобных «долгостроях» от мира книгоиздания принято в пространственно-временном ключе. О времени прошедшем с счастливого момента выпуска предыдущего тома, о времени будущем, силясь предугадать рождение следующей книги. Благо, некая закономерность тут установилась: по тому в два года.
И вот свежеиспечённый девятый том. Книга в отношении оформления изменений не претерпела, всё тот же достойный вид и всё те же плотные белые страницы под крепкой обложкой.
Что о содержании, то мне, человеку, знакомому более с «Великим Пятикнижием» Достоевского, чем с произведениями «малыми» (но не по значимости отнюдь, но по объёму), было отрадно познакомиться с «Вечным мужем». С комичным и трагичным любовным треугольником, в коем смешалось «пошлое и высокое», с «вещью, пожалуй, самой завершённой», как отмечено в комментариях к рассказу.
А потом, по прочтении «Вечного мужа», черновых вариантов и набросков и, наконец, примечаний, взглянешь «с одною думой непостижной» на тираж. И он всего-то в семьсот экземпляров. Как, впрочем, и прежде. Скрыть

«Не было еще ни одного великого ума без примеси безумия».
Так говорил Аристотель в баснословные года, а через много, много веков, пионер антропологического направления в криминологии, Чезаре Ламброзо, развил эту мысль в 1863 году в одной из первых своих работ.
Книга интересна сама по себе. Как литературный факт. Как произведение первооткрывателя, попытавшегося слить воедино две крайности человеческого разума: гениальность и помешательство… На протяжении 12 глав (и 5-ти приложений) Ламброзо пытается доказать свою теорию, небезынтересно рассказывая о «гениальных безумцах» (в числе которых знаменитые писатели, композиторы и пр.) и «рядовых сумасшедших». И подобных историй в работе Ламброзо множество, можно сказать, что книга есть сборник таких рассказов-примеров родства гениальности и помешательства (особенно занимательны приложения в конце книги).
Конечно, со многим изложенным итальянским врачом-психиатром можно поспорить, ведь, как говорится, «большое видится на расстоянии», и нам, людям нашего времени, порой кажутся наивными и неприемлемыми его рассуждения (например, глава о влиянии расы на гениальность и помешательство). Но, равно как и в случае с Фрейдом, Ламброзо был первым на своём поприще, шедшим по ещё непроторенной, неизвестной дороге.
Что касается издания, оно хорошее: белые плотные страницы под твёрдой обложкой. Скрыть