Будучи ребенком, я читал именно издание 1966 года. Помню, иллюстрации Авдеева сильно меня потрясли каким-то "недетским подходом". С чем бы их сравнить? Наверное с врубелевскими "сказочными" полотнами. Детям очень нравятся Демон и Царевна-лебедь, при этом они интуитивно понимают всю серьезность отношения художника. Именно такое чувство вызывают иллюстрации Авдеева.

Переиздание сборника Габбе, это, действительно, большое событие. Оно важнее вдвойне, благодаря великолепному оформлению, сохранившему и передавшему дух того, первого издания.

Этот сборник нет смысла покупать маленьким детям дошкольного возраста. С ним они должны знакомиться сами, уже имея какое-то "фольклорное" воспитание.

Книга содержит около семи вкладок. В каждой вкладке по 4 иллюстрации: две цветные, две черно-белые. Иллюстрации на мелованной бумаге. Кроме того начало каждой сказки также имеет картинку (черно-белую).
Сама книга в форме квадрата, довольно объемная, около 300 страниц. Бумага плотная, белая.
В книгу включены: предисловие издательства, послесловия Маршака и Смирновой.
Великолепное издание.

Скрыть

Бидструп для меня как... как для человека XIX века Гюстав Доре. Как для современного ребенка – Буратино в исполнении Владимирского.
Знак. Эпоха. Символ. Детские воспоминания.
В моем детстве Бидструп был на латышском языке. Кажется, 56-го года издания. О том, как в действительности назывались рассказики-зарисовки я мог только догадываться. Особый всплеск разыгравшегося воображения вызывали "картинки для взрослых" на тему семейной жизни, измен, ревности, интрижек.
Убедиться в правоте и ошибочности собственных лингвистичеких домыслов я смог спустя много лет, купив двухтомник этого же издательства. Убедился. И поразился собственной детской наивности. Сейчас и без подписей на русском языке смысл его жанровых зарисовок очевиден.
Этот маленький экскурс в прошлое я позволил себе, только чтобы пояснить-обрисовать собственное отношение к Бидструпу.
Потому что иллюстрированное издание Декамерона для меня как гром среди ясного неба.
Это действительно невообразимо – увидеть персонажей XIV века в исполнении художника, изображавшего реалии тридцатых-сороковых годов!
Все те же фигуристые девушки, аппетитные амуры; обрюзгшие буржуа в одеждах эпохи Возрождения; худосочные прощелыги; алчные развратники...
Но главное в этой книге – эротика. Ироничная, тонкая, исключительно изящная, ажурная. Подстать самому Боккаччо.
Бидструп – хорошее подспорье для тех, кто не в силах одолеть сто новелл итальянского писателя, добровольно продраться через географические названия и итальянские имена, через Буффальмакко, Минуччьо и Анджьольери, через перепетии и сюжетные ходы.
Стоит только посмотреть на Каландрино, ухлестывающего за прекрасной Никколозой, а потом получившего добрый пинок от жены, чтобы отсмеяться вволю и осилить наконец и пятую, и десятую, и сотую историю Декамерона.

В полиграфическом отношении трехтомник безупречен. Тканевый переплет (кстати, на обложках нет иллюстраций), три книги составленные вместе корешками, составляют слово "Декамерон". Исключительно плотная бумага с кремовым оттенком. В каждой книге ленточка-закладка. Среди иллюстраций рисунки разных типов: есть на всю страницу, есть, предваряющие очередную главу, есть, завершающие историю. В плане техники исполнения они также весьма разнообразны.
Я сделал сканы наиболее отличных иллюстраций, демонстрирующих все разнообразие и великолепие этого издания.
Честно говоря, для меня это лучший книжный проект за последние несколько лет. Скрыть

Безобразное издание, отвратительная обложка, достойная порицания работа корректора. Одним словом - это Эксмо.
Каждый раз скрежещу зубами, когда вынужден покупать Сарамаго, Исигуро или Ирвинга, выпущенных этим издательским монстром.
Как можно равноценно относится к Иностранковскому Ирвингу и к этому?
Не верите, что все так плохо?
Взгляните на доморощенный перевод названия:
"Мужчины не ее жизни" в оригинале звучит как "A Widow for One Year" - Вдова на год!
При этом русскоязычный заголовок не соответствует книге даже по содержанию.
Ладно, обложка. Можно, конечно, смириться с фантазиями оформителя, который вряд ли вообще открывал роман.
Ну не было там таких женщин! Может, это мелочность, но издание вынуждает придираться: в квартале красных фонарей главная героиня побывала зимой. Одета была в черные обтягивающие брюки и черную шелковую майку.
Аннотация к книге - отдельный фантастический шедевр.
Все кто читал Ирвинга, любит и ценит его, вряд ли смирятся с дивными фразами про сгущенную чувственность и магнетическую силу.
Ляпы по тексту, извините, цитировать не буду, найдете сами, легко.


Скрыть

О том, что Пушкин любил матершину и писал "задорные стишки", знают все - это такой же достоверный исторический анекдот (в значении "случай"), как и незаконнорожденность Жуковского, или, скажем, непомерное обжорство дедушки Крылова... Словом, забавный факт, о котором узнаешь не из школьных учебников, а практически случайно, словно бы от знакомых хороших знакомых Пушкина, Жуковского, Крылова.
О Чехове мы знаем только, что был он человеком высоких моральных качеств, выдавливал раба по капле и в конце концов женился на актрисе Ольге Книппер.
Неполная мозаика фактов позволяет представить себе человека в юности - веселого и легкомысленного (Человек без селезенки, он же - Антоша Чехонте), в зрелости - глубоко больного и в целом непонятого современниками.

Читайте Рейфилда, заполняйте мозаичные пустоты фактами удивительными и невообразимыми. И тогда Антон Палыч предстанет перед вами совсем в ином амплуа - каком, писать не буду, ибо 44 года жизни не втиснуть в десять строк рецензии.
Зато Дональду Рейфилду удалось не столько "оживить" давно почившего классика, сколько воссоздать атмосферу конца XIX века.

А я-то думал, что это только Прустовские женщины способны отдаваться юношам из благородных семейств, годы проживать на иждивении в качестве официальных "кокоток", а затем благополучно выпрыгивать замуж за кавалеров рангом чуть пониже, но оттого не менее уважаемых...
Российские барышни образца конца XIX века, как выяснилось, вели себя ровно так же.
"Тараканили" их (термин заимствован из переписки братьев Чеховых) все кому не лень. Вообще, как выяснилось, секс в жизни обывателя позапрошлого века занимал важное, если не сказать, определяющее место. Рейфилд, нужно отдать ему должное, не спекулирует на "сальностях", не притягивает за уши интимные подробности личной жизни. Цитирует преимущественно переписку, ссылается на письменные источники. Оттого тем более невообразимо натыкаться на специфические словечки, которые тогда были в ходу.
Я все еще не про Чехова, а про обстановку того времени.

Что касается главного героя...
Читаешь и ужасаешься беспрестанно: они же там все болеют и умирают! Такое впечатление, что тяжелая неизличимая болезнь была логическим, закономерным концом любого нормального человека. Этакий noblesse oblige.
Биография Чехова предстает бесконечной чередой "назначений": рецептур, диет, лекарственных средств. Мышьяк и кумыс, перитонит и грыжа, чахотка и ложный крипторхизм... История болезни, занявшая без малого 715 страниц, читается как триллер, от которого к последним страницам шевелятся волосы на голове и возникает "послеродовая горячка" (по Джерому).

И они действительно все умирают. Очень рано. И страшно болеют. Чахотка и рак - две самые популярные причины, по которым следует покинуть этот мир. Еще алкоголизм в качестве небольшого, но приятного разнообразия.

Впрочем, наиболее интересные моменты книги посвящены бытописанию. Таганрог и греческая диаспора, Садовое кольцо (ужасная глушь, где раз в день проезжает старая конка) и Питерская богема, страшный Сахалин и Крымские татары, помещичьи усадьбы и тесные столичные квартирки... Отцовский деспотизм и школьные порядки, литературная "кабала" и заграничная свобода, дрейфусарство и имперство, Станиславский и Немирович-Данченко, Чайка и дядя Ваня, оглушительный провал и фантастический триумф, Лика Мизинова и Татьяна Щепкина-Куперник, Горький - с одной стороны, Бунин - с другой...
Здесь всё - вся жизнь Антона Палыча, в которой с избытком понамешано.
Скрыть

В одной детской книжке фигурирует совершенно замечательный персонаж – Попугай, чья обязанность заключается в том, чтобы "проветривать слова" (за буквальность формулировки не ручаюсь, так запомнилось), то есть использовать в своем повседневном лексиконе максимальное количество редких "исчезающих" слов. Задача Попугая, думаю, понятна: не позволить таким словам кануть в лету.
Эта книжка, "Говорящий сверток" Джеральда Даррелла, неоднократно приходила мне на ум в то время, когда основные интеллектуалные силы были брошены на "поглощение" книги Трауберг.
Мне кажется, что и за последние десять лет своей жизни я не "проветрил" столько слов, сколько за те несколько дней, пока читал "Саму жизнь" Трауберг.

Это Чистая Литература. В буквальном и переносном смыслах – беспримесная, незамутненная, именно такая, какую можно считать эталоном художественного текста.
Да, это мемуаристика, книга воспоминаний, но в данном случае не важно, что послужило ее первоосновой – личный опыт, вымысел или накопленые знания.

От человека восьмидесяти лет никак не ждешь настолько интенсивной, плотной, такой насыщенной прозы. Такого четкого ритма и постоянной скорости.
Впечатление, словно пишет сорокалетняя дама в полном расцвете сил, с четкими целями, с интеллектуальным базисом и могучей надстройкой – человек, которому есть куда стремиться: и время есть и силы.
Восмидесятилетние, мне казалось, не такие: слабые, угасающие, дребезжащие...

И юмор. Вернее ирония. Самоирония. Острый взгляд. Отсутствие в нем осуждения, желания пригвоздить.

И целые россыпи бесценных воспоминаний. О Шостаковиче
(И в доме том
всем известный факт -
проживает ЖАКТ,
Жан Жакт Руссо,
древний философ,
У-о!
Боле ничего.),
о Раневской, Жеймо, В.М.Ходасевич; здесь же встреча с Вольфом Мессингом (sic!).
Особое ни с чем не сравнимое очарование в первых главах посвященных родителям, няне, годам детства, 1930-м годам.

"Когда мне было двадцать пять лет и мы первую зиму жили в Москве, моя бедная мама решила взяться за дело. Еще в Питере, смущенная тем, что я не могу или не хочу отъесть голову у шоколадного зайца, она срочно вызвала психиатра, и они порешили на том, что я в раннем детстве упала с качелей /.../"

Да простят меня маститые литературоведы, знатоки высокого стиля: можно было бы привести отрывок "политературистее". Но именно в таких микроскопических кусочках – квинтэссенция голоса Трауберг. Скрыть