Приторно-сопливая сказка-ложь (вариация на тему «Гарри Поттер и холокост»), какой бы фальшью от нее за версту не веяло, и в Австралии, и в Бразилии, и в России легко найдет благодарного читателя среди падких на подобную «клюкву» подростков и их сентиментальных мамаш, следующих жизненной формуле «есть/молиться/рожать». Они не обратят внимания, что персонаж, именующий себя Смертью, больше всего похож на дешевого клоуна, нарядившегося в маскарадный костюм супергероя и с пафосом возвещающего, что «у Смерти тоже есть сердце» (равно как и прочие жизненно важные органы). Ведь это так гуманно. Они не удивятся, что материалом для самодельной книжки затворника Макса служит издание «Майн Кампф» на… английском языке, а такие милые, нарочито аляповатые рисунки дрожащего от страха за свою жизнь еврея придуманы профессиональным художником-иллюстратором. Ведь выглядит это так аутентично (правда, лишь по отношению к англоязычному читателю). Они не заметят издевательств переводчика, подвергнувшего «великий и могучий» изощренным лингвистическим пыткам, дабы сохранить «неповторимый авторский почерк». Ведь это так свежо! И будут, по-своему, правы, сочтя все это мелочными придирками на фоне водопада восторженных рецензий. В самом деле, остается лишь недоуменно развести руками: как это парень до сих пор не получил Нобелевскую премию по литературе?

Ведь им так хочется верить каждому слову доселе неведомого Маркуса Зусака-Зузака (да будь он хоть Зюскиндом, хоть Зюссом), живущего на другом конце света, войны не видевшего, смрада тысяч разлагающихся трупов не нюхавшего, но, тем не менее, сочинившего эту историю, опираясь на детские воспоминания своих родителей. Это же так просто! Почему нет? С сюсюканьем и причмокиванием всё уже разжевано и аккуратно выложено на тарелку, остается только судорожно глотать, жадно требуя добавки и попутно заливаясь крокодиловыми слезами умиления. «Чем больше слез, тем больше облегченья. В слезах и заключается леченье». Скрыть

В далеком уже 2003 году критик Вячеслав Кошелев, разбирая в журнале «Новое Литературное Обозрение» (№64) достоинства и недостатки первого издания этой книги, четко указал на несостоятельность попыток автора и издателя представить данное творение как «первую в России научно-художественную биографию» Грибоедова. И с научностью не все оказалось ладно, и с «первостью» сильно погорячились. Казалось бы, с тех пор прошло достаточно времени, чтобы внести необходимые коррективы, исправить допущенные ошибки и более трезво взглянуть на деяния рук своих. Как бы не так! «При подготовке второго издания “Грибоедова” автору пришлось победить искушение переписать весь текст заново, в соответствии со своими нынешними вкусами, измененным опытом художественного творчества. В таком варианте книга стала бы, вероятно, увлекательнее, - но была бы уже другой».

К черту увлекательность. Почему в какой бы то ни было биографии Грибоедова знаменитой дуэли четырех (не нравится мне термин «четверная дуэль», хоть тресни) отведено столько же места, сколько разбору теории александрийского стиха? Почему не Мальцов (с ударением на последний слог), а непременно Мальцев? Почему 28-летнюю Ежову нужно подчеркнуто называть «немолодой»? Из-за ее сценического амплуа? И неужели нельзя посмотреть в словаре, как правильно пишется слово «фармакопея»?

Быть может, г-же Цимбаевой и в самом деле стоит написать другую книгу? Освоенный ею метод «научно-художественного фантазирования» и широкий исторически-бытовой кругозор позволяют штамповать биографии десятками. Или же она просто предпочитает остаться, как и ее герой, homo unius libri? Скрыть

«Елена Чижова неизменно выбирает главным героем яркую незаурядную женщину». Да бросьте! Главным героем Елена Чижова выбирает… Елену Чижову. Чего скромничать-то? Какой роман Чижовой ни возьми (не выходивший отдельной книгой «Орест и сын» в расчет не берем), все центральные персонажи, зачастую неестественные и надуманные, суть ее собственные ипостаси: такова она есть, или таковой себя хочет видеть. Последнее более вероятно, потому что главное качество главной героини самодостаточность.

В «Терракотовой старухе» сугубо «женская семья», где одна – жена, другая – муж, отнюдь не шутка, не сарказм. Заметьте, что почти все героини Чижовой, и Татьяна Андреевна не исключение, считают своим долгом развестись. Понять их в какой-то степени можно, потому что положительных мужских героев у Чижовой нет в принципе. Для нее мужчина (а муж тем паче) априори либо безвольный интеллигент, либо запойный алкаш, либо бандит «с обезьяним кадыком». Последний как мужчина, разумеется, предпочтительнее, но тонкому эстетическому вкусу «чижовских барышень» не соответствует, будь он хоть трижды филолог, профессор или архитектор.

Не так давно в одном интервью г-жа Чижова заявила, что следующую книгу хочет написать от лица мужчины. То ли автору самолюбование начинает претить, то ли захотелось примерить новую личину: была Чижова-муж, станет Чижова-мужик.

Впрочем, не так уж и важно, чьими устами автор будет вещать. Чем занимаются «яркие незаурядные женщины» Чижовой во всех ее книгах? Правильно, обличают. Антисемитизм, атеизм, алкоголизм и множество других разных «измов», составляющих, по мнению Чижовой, сущность ненавистного «совка». Того самого «совка», продуктом которого она является. Ведь только «совку» присуще желание отвечать на риторические вопросы и делить всех вокруг на правых и виноватых, «виннеров» и «лузеров» (откуда только добропорядочная учительница русского языка и литературы таких слов понабралась?). Только черное и белое, хоть и «не волк я по крови своей».

Честно говоря, мне искренне жаль Чижову. Время идет, а она все пишет, пишет, пишет… как пресловутая Женя Криворучко… И все никак не может расплеваться со своим тягостным прошлым. Гессе считал, что «жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на ненависть». Но Чижова придерживается другого мнения. Так что продолжение, очевидно, не за горами. Скрыть

Странная какая-то получается «золотая библиотека российской медицины»: Пирогов, Сеченов, Бехтерев и примкнувший к ним Шепилов, он же И.Е. Панов. Не Павлов, не Боткин, не Мечников и еще множество других «не», а малоизвестный (особливо в широких кругах) советский судмедэксперт, надумавший развеять пенсионную скуку созданием труда на тему истории судебной медицины в России. Получилось не то чтобы плохо, а просто не получилось.

Видимо, автор просто не успел ни создать библиографию к своей рукописи, ни расставить ссылки на первоисточники, ни устранить противоречий в собственных выводах, ни выверить текст, чтобы профессора не покидали и не занимали кафедру за несколько лет до ее основания и не давали критическую оценку кровоизлияниям под плеврит (sic!). «Настоящий русский интеллигент и чистый аристократ», дошедший, по словам его сына, до полного отрицания правящего коммунистического режима еще задолго до перестройки, почему-то не почувствовал неуместность в своем сочинении цитат такого сомнительного «знатока русского вопроса» как Карл Маркс. Наконец, И.Е. Панов даже не успел завершить свою работу, поскольку «наши дни», если верить заглавию, наступают в двадцатых годах прошлого века.

Наследников все это не смутило, равно как и составителей серии с помпезным названием. Поэтому не исключено, что в недалеком будущем нас ждут «золотые откровения» таких деятелей отечественной медицины, как Михаил Зурабов и Татьяна Голикова. Скрыть

Ни аннотация, ни сама книга, вероятно, из чувства всепоглощающей скромности, не упоминают, что автором «Древней истории смерти» является… действующий главный редактор издательства «Ломоносовъ» Владислав Петров. Сильно сомневаюсь, что если бы к Владиславу Валентиновичу пришел с этой рукописью никому не известный писатель паче историк Владик Петров, будь он хоть десять раз почитателем Виктора Конецкого, к которому неровно дышит сам товарищ главный редактор, то его встретили бы с распростертыми объятьями. Из чего напрашивается вполне логичный вывод об использовании служебного положения в личных (возможно, и не корыстных) целях. Впрочем, это дела сугубо «внутриломоносовские».

Плохая книга, что ли? Ну, как вам сказать… Временами забавно (в большей степени это относится к сути воззрений тех или иных народностей и племен на вопросы происхождения рода человеческого), временами пошловато (это уже личное достижение автора), а на саге о восьми бессмертных китайцах меня, каюсь, попросту сморил сон. Стиль повествования у Владислава Валентиновича, надо сказать, нарочито бодрый (дескать, и в смерти нет причины для унынья), от начала и до конца пронизанный сарказмом с налетом скабрезности по отношению к нашим (и не совсем нашим) предкам. Собственно, на этом фирменном стиле ироничной интерпретации сюжетов классических мифов, преданий и легенд, от которого довольно быстро устаешь, вся книга и построена. А помимо него от автора, сиречь составителя-интерпретатора, есть только «указатель народов, народностей, племен, этнических групп» (сразу видно человека с филологическим образованием). Скрыть