Определение "прозёванный гений" заимствовано из посвященного Лескову стихотворения Игоря Северянина "На закате" (1928), его текст полностью см. на фото задней обложки.
Отрывок из авторского "Предисловия":
"Напоследок о том, как написана эта книга.
Я люблю сочинять художественные тексты: придумывать несуществующих мужчин и женщин, детей и бабушек, их встречи, сны, разговоры, озарения, а заодно рассказывать о том, как светится только что вылупившийся из почки лист в луче апрельского солнца, как трещит крыльями юная стрекоза над заросшим кувшинками прудом. В равной степени я люблю искать реалии, литературные и жизненные, которые легли в основу того или иного художественного произведения, выяснять, как эпиграф соотнесен с замыслом текста и кто тот забытый автор, чье сочинение послужило основой... словом, заниматься филологией, комментированием и историей литературы. Люблю тишь библиотек, гору ветхих журналов на столе с внезапным инскриптом, приютившимся между лиловой библиотечной печатью и экслибрисом; особенный запах старых книг, рассыпающуюся брошюру, принесенную в картонной коробочке, обвитой волосатым шнурком, которую так интересно разглядывать и нюхать под железной зеленой лампой.
Работая над книгой, которую читатель держит в руках, я решила не снимать очевидного противоречия, не переключать в себе филолога на писателя и наоборот.
В конце концов мой герой тоже соединял в себе и писателя, и публициста, и исследователя; сложись его судьба иначе, он мог бы стать серьезным ученым. Поэтому в этой книге немало ссылок, в том числе на архивные документы (многие обнаружены и упомянуты впервые), и литературоведческих соображений. Отсутствие ссылок - сигнал читателю: перед ним реконструкция, основанная на мемуарах, документах, текстах Лескова. Особенно последовательно события и факты реконструируются в начале книги, описывающей то время, когда Лесков для потомков нем. Первое его сохранившееся письмо датировано декабрем 1859 года, когда автору было без малого 29 лет; до этого - ни слова, ни звука! Остается восстанавливать, как все было в эпоху его безмолвия, по его поздним скупым свидетельствам и сторонним документам, вооружаясь здравым смыслом, а иногда фантазией. Едва мы вступаем во времена, когда Лесков, наконец, заговорил, вольных догадок в этой книге заметно убавляется, зато разборов лесковских сочинений прибывает. Слова писателя суть дело его.
Надеюсь, что переключение из одного регистра в другой не потребует серьезных усилий. Впрочем, на читателя, вовсе не готового к ним, я и не рассчитываю.

[...] А теперь увяжем покрепче узлы, бросим в ноги холщовый мешок с провизией, усядемся поудобнее в легкую бричку. Вперед, за нашим героем!
Он немало времени провел в пути, многих своих персонажей сделал странниками, путниками дурных русских дорог. Несколько его сочинений - один из первых очерков "В тарантасе", роман "Некуда", повести "Смех и горе", "Очарованный странник", рассказ "Отборное зерно", очерк о Гоголе "Путимец" - открываются дорожными сценами. Его герои вообще часто перемещаются по белу свету, все они - путимцы, которые ищут правду.
Вот и писателем Лесков стал, кажется, в дороге: его литературная карьера началась с путевых писем, полных сценок, который он подглядел, историй, которые подслушал.
В путь!" Скрыть

Книга эта отнюдь не на лагерную тематику, как можно предположить по названию. Это сборник рассказов, его открывает рассказ "Колыма", описывающий командировку автора в Магаданский край в 80-е годы, отсюда и название сборника. На фото первые два разворота этого рассказа. Далее на фото два разворота из рассказа "Русские народные сказки наоборот", он начинается так:
"Некогда жила у меня старушка, Марина Виссарионовна Перепенчук, которая нянчила меня в детстве, шпыняла в отрочестве, школила всячески и наставляла на путь истинный в сравнительно зрелые юношеские года. Это была классическая русская няня деревенского происхождения и пошиба, в двух платочках на темени, одном белоснежном, видать гигиенического направления, а поверх него в утепленном, с пунцовыми розами по черному полю; шила и штопала она тоже в двух очках, исхитрясь приспособить обе пары на переносице, и существовала в доме как-то незаметно, как наш платяной шкаф красного дерева, который, по семейному преданию, реквизировали еще к 1905 году у господ Матусевичей-Валуа. Моя няня говорила "пряженый" вместо "жареный", не употребляя, по деревенскому обычаю, _черных_ слов и никогда не сердилась по-настоящему, хоть я обустроился у старушки на голове.
Но главное, моя Марина Виссарионовна знала текстуально, по Максимову и Алексею Толстому, такое множество русских народных сказок, что даже удивительно, каким противоестественным образом их могло вместить это до смешного маленькое, совсем иссохшее, древнее существо. Характерной чертой ее сказок была та аномальная, _неправильная_ особенность, что все эти повествования обыкновенно кончались плохо, и по малолетству я с трепетом ждал развязки, когда няня рассказывала мне на сон грядущий какую-нибудь историю из мифической жизни животных, и плакал навзрыд, если, например торжествовала подлая лиса или злой волк бесповоротно съедал козлят. ..."
На фото выборочно см. тексты из этой главы: сказка "Петушок и курочка" (к заголовку там есть большая поясняющая сноска) и начало сказки "Колобок" (и тоже со сноской, поменьше объемом).
Текст главы "Лев Николаевич и вокруг" на фото полностью, эта глава небольшая по объему. Оригинальное эссе о великом писателе, интересный взгляд автора на духовные искания Л.Н.
В сборник входит эссе "Часослов", которое есть и в составе сборника "Часослов" Пьецуха, в отзывах на тот сборник есть фото некоторых страниц этого эссе.
Полиграфия безупречная, тираж не указан. Скрыть

Много имен, множество фотографий, обширный справочный материал в конце книги - настоящий научный труд.

Стихотворение из Приложения (раздел "Стихи из неволи"):

Россия моя, Россия,
Страна несказанных мук,
Целую язвы страстные
Твоих пригвожденных рук.

Ведь в эти руки когда-то
Ты приняла Самого Христа,
А теперь сама распята
На высоте того Креста.

Я с тобой, на руках моих раны,
И из них сочится кровь,
Но в сердце звучит «осанна»
И сильнее смерти любовь.

Впереди я вижу своды
Все тех же тюремных стен,
Одиночку, разлуки годы
И суровый лагерный плен.

Но я все, я все принимаю
И святыням твоим отдаю
До конца, до самого края
Всю жизнь и всю душу мою.

Много нас, подними свои взоры,
Погляди, родная, окрест:
Мы идем от твоих просторов,
Поднимаем тяжелый крест.

Мы пришли с тобой на распятье
Разделить твой последний час.
О, раскрой же свои объятья
И прости, и прими всех нас.

<13.10.1932>

Добавляю фото страниц. Скрыть