Книга эта отнюдь не на лагерную тематику, как можно предположить по названию. Это сборник рассказов, его открывает рассказ "Колыма", описывающий командировку автора в Магаданский край в 80-е годы, отсюда и название сборника. На фото первые два разворота этого рассказа. Далее на фото два разворота из рассказа "Русские народные сказки наоборот", он начинается так:
"Некогда жила у меня старушка, Марина Виссарионовна Перепенчук, которая нянчила меня в детстве, шпыняла в отрочестве, школила всячески и наставляла на путь истинный в сравнительно зрелые юношеские года. Это была классическая русская няня деревенского происхождения и пошиба, в двух платочках на темени, одном белоснежном, видать гигиенического направления, а поверх него в утепленном, с пунцовыми розами по черному полю; шила и штопала она тоже в двух очках, исхитрясь приспособить обе пары на переносице, и существовала в доме как-то незаметно, как наш платяной шкаф красного дерева, который, по семейному преданию, реквизировали еще к 1905 году у господ Матусевичей-Валуа. Моя няня говорила "пряженый" вместо "жареный", не употребляя, по деревенскому обычаю, _черных_ слов и никогда не сердилась по-настоящему, хоть я обустроился у старушки на голове.
Но главное, моя Марина Виссарионовна знала текстуально, по Максимову и Алексею Толстому, такое множество русских народных сказок, что даже удивительно, каким противоестественным образом их могло вместить это до смешного маленькое, совсем иссохшее, древнее существо. Характерной чертой ее сказок была та аномальная, _неправильная_ особенность, что все эти повествования обыкновенно кончались плохо, и по малолетству я с трепетом ждал развязки, когда няня рассказывала мне на сон грядущий какую-нибудь историю из мифической жизни животных, и плакал навзрыд, если, например торжествовала подлая лиса или злой волк бесповоротно съедал козлят. ..."
На фото выборочно см. тексты из этой главы: сказка "Петушок и курочка" (к заголовку там есть большая поясняющая сноска) и начало сказки "Колобок" (и тоже со сноской, поменьше объемом).
Текст главы "Лев Николаевич и вокруг" на фото полностью, эта глава небольшая по объему. Оригинальное эссе о великом писателе, интересный взгляд автора на духовные искания Л.Н.
В сборник входит эссе "Часослов", которое есть и в составе сборника "Часослов" Пьецуха, в отзывах на тот сборник есть фото некоторых страниц этого эссе.
Полиграфия безупречная, тираж не указан. Скрыть

Думаю, в библейские времена люди не руководствовались "принципами здорового питания" и "физической активности", не заморачивались насчет "полезности"... Они просто питались данными природой естественными продуктами, благо еще не были изобретены консервы, пищевые добавки, "улучшители вкуса", морозильники...; кушанья не готовили впрок, в пищу употребляли только свежеприготовленное ("неквашенное"), продукты использовали _естественные_ (ключевое слово), ели много свежевыловленной рыбы, а не кишащей в рыбоводческих садках и на искусственных кормах. Минеральных удобрений тогда еще не придумали, кормовых добавок для скота и птицы тоже. Насчет физической активности в библейские времена - так кроме ослов и верблюдов в то время не было "транспорта", колесницы для богатых, преимущественно люди передвигались пешком. Отнюдь не для сгонки веса.
Книга по сути представляет собой очередное пособие по ЗОЖ. Все сведения из Библии, они почти на каждой странице, порой весьма обширные цитаты и пересказы, конечно, интересны сами по себе. Получается - усваиваешь принципы ЗОЖ и заодно прикасаешься к библейской мудрости.
Очень интересно - о кошерном способе забоя скота иудеями (см. фото этого раздела). Особый способ, мгновенный и не мучительный для животного, гармоны стресса в тканях не успевают образоваться. Рассказывается, для сравнения, со всеми подробностями (на ночь лучше не читать), как происходит забой скота в США.
Мягкий переплет, глянцевая обложка, бумага офсетная, печать хорошая. Каждую главу предваряет забавный графический рисунок: какой-то бытовой сюжет, связанный с пищей, с присутствием на каждом рисунке двух маленьких кудрявых ангелочков. Скрыть

Определение "прозёванный гений" заимствовано из посвященного Лескову стихотворения Игоря Северянина "На закате" (1928), его текст полностью см. на фото задней обложки.
Отрывок из авторского "Предисловия":
"Напоследок о том, как написана эта книга.
Я люблю сочинять художественные тексты: придумывать несуществующих мужчин и женщин, детей и бабушек, их встречи, сны, разговоры, озарения, а заодно рассказывать о том, как светится только что вылупившийся из почки лист в луче апрельского солнца, как трещит крыльями юная стрекоза над заросшим кувшинками прудом. В равной степени я люблю искать реалии, литературные и жизненные, которые легли в основу того или иного художественного произведения, выяснять, как эпиграф соотнесен с замыслом текста и кто тот забытый автор, чье сочинение послужило основой... словом, заниматься филологией, комментированием и историей литературы. Люблю тишь библиотек, гору ветхих журналов на столе с внезапным инскриптом, приютившимся между лиловой библиотечной печатью и экслибрисом; особенный запах старых книг, рассыпающуюся брошюру, принесенную в картонной коробочке, обвитой волосатым шнурком, которую так интересно разглядывать и нюхать под железной зеленой лампой.
Работая над книгой, которую читатель держит в руках, я решила не снимать очевидного противоречия, не переключать в себе филолога на писателя и наоборот.
В конце концов мой герой тоже соединял в себе и писателя, и публициста, и исследователя; сложись его судьба иначе, он мог бы стать серьезным ученым. Поэтому в этой книге немало ссылок, в том числе на архивные документы (многие обнаружены и упомянуты впервые), и литературоведческих соображений. Отсутствие ссылок - сигнал читателю: перед ним реконструкция, основанная на мемуарах, документах, текстах Лескова. Особенно последовательно события и факты реконструируются в начале книги, описывающей то время, когда Лесков для потомков нем. Первое его сохранившееся письмо датировано декабрем 1859 года, когда автору было без малого 29 лет; до этого - ни слова, ни звука! Остается восстанавливать, как все было в эпоху его безмолвия, по его поздним скупым свидетельствам и сторонним документам, вооружаясь здравым смыслом, а иногда фантазией. Едва мы вступаем во времена, когда Лесков, наконец, заговорил, вольных догадок в этой книге заметно убавляется, зато разборов лесковских сочинений прибывает. Слова писателя суть дело его.
Надеюсь, что переключение из одного регистра в другой не потребует серьезных усилий. Впрочем, на читателя, вовсе не готового к ним, я и не рассчитываю.

[...] А теперь увяжем покрепче узлы, бросим в ноги холщовый мешок с провизией, усядемся поудобнее в легкую бричку. Вперед, за нашим героем!
Он немало времени провел в пути, многих своих персонажей сделал странниками, путниками дурных русских дорог. Несколько его сочинений - один из первых очерков "В тарантасе", роман "Некуда", повести "Смех и горе", "Очарованный странник", рассказ "Отборное зерно", очерк о Гоголе "Путимец" - открываются дорожными сценами. Его герои вообще часто перемещаются по белу свету, все они - путимцы, которые ищут правду.
Вот и писателем Лесков стал, кажется, в дороге: его литературная карьера началась с путевых писем, полных сценок, который он подглядел, историй, которые подслушал.
В путь!" Скрыть

Вынула две скрепки, освободила обложку от содержимого и сфотографировала полный рисунок худ. Екатерины Румянцевой, расположенный на внутренней стороне глянцевой обложки (в скрепленной книге он как бы разделен на две половинки).
Далее помещаю отрывок из заключительного слова Анатолия Иванова (полностью текст можно прочесть на фото страниц).
... Видимо не случайно Саша Черный удалился на милый его сердцу "детский остров" в годы гражданской усобицы и смуты, в годы беженства и исхода из России. Именно в эту пору, когда особенно неутолима тоска по устоявшемуся быту, по утраченным и растоптанным нравственным ценностям, таким как доброта, любовь, честь, справедливость, порядочность и сострадание, возникла потребность обратиться к началу начал, к истинам Священного Писания. Тогда-то и были замышлены и воплощены в слове "Библейские сказки".
Но история обращения Саши Черного к этой теме имела, по-видимому, и другую, чисто личную подоплеку. В раннем детстве одним из самых заветных желаний его, мальчика из еврейской семьи, была мечта учиться в гимназии - мечта, казавшаяся неосуществимой из-за процентной нормы. И все же Саша стал гимназистом после того, как был крещен по воле отца. Однако здесь ждало мальчика разочарование. Сколько совершенно бесполезных сведений вдалбливалось в стриженые головы школьников! И, пожалуй, самые тягостные воспоминания гимназических лет связаны с Законом Божьим. Что, право, кроме глухого протеста и устойчивой ненависти, могла породить зубрежка молитв и непонятных текстов Писания? Ибо детская душа отторгает все непонятное либо наделяет недоступное ребячьему разумению какими-то чудовищными, невообразимыми свойствами. Помните, как Марина Цветаева в детстве старинное словечко "ужо" преобразовала в страшного мертвеца "Ужо"? Не потому ли, уже став большим, Саша Черный задался ввести Библию в круг детского чтения, вернув религиозным текстам занимательность чудесных историй и народных легенд?
Каким же образом ему это удалось? Прежде всего было необходимо скупые, спрессованные в афористические изречения древние притчи развернуть в живые житейские картины, не уходя при этом от изложенной в Библии фабулы. Каждый должен был наяву представить звенящий от цикад и зноя пейзаж Ближнего Востока - те места, которые Саша Черный намеривался посетить, но так и не сумел. Затем надо было вдохнуть человеческое тепло в окаменевшие за века мифологические фигуры, сделать их узнаваемыми и близкими. И наконец - без этого он никак не мог, - населить это полусказочное, полуреальное пространство живностью, всякими тварями, хотя и не упомянутыми в Библии, но, несомненно, обитавшими в те эпохи. Саша Черный, даром что взрослый, сохранил любовное и по-детски заинтересованное отношение к живому миру - миру цветущему, порхающему, плавающему, копошащемуся...
Но, наверное, главное, чем автор "Библейских сказок" умеет завоевать сердца своих читателей и слушателей, - это дружеская интимная интонация. Кажется, что он держит в своей руке детскую ладошку и вот сейчас рассказывает маленькому приятелю или девочке с бантиками очередную увлекательную историю: "Хочешь сказку?" Нужно совместить в одном лице мудрость ветхозаветного пророка, нетерпение сердца взрослого человека и простодушие ребенка, чтобы о самых сложных вещах говорить просто и занимательно. Именно таким уникальным даром - даром возрастного триединства - обладал Саша Черный, написавший когда-то о себе: "Мне триста лет сегодня, а может быть, и двадцать, а может быть, и пять". ... Скрыть

Много имен, множество фотографий, обширный справочный материал в конце книги - настоящий научный труд.

Стихотворение из Приложения (раздел "Стихи из неволи"):

Россия моя, Россия,
Страна несказанных мук,
Целую язвы страстные
Твоих пригвожденных рук.

Ведь в эти руки когда-то
Ты приняла Самого Христа,
А теперь сама распята
На высоте того Креста.

Я с тобой, на руках моих раны,
И из них сочится кровь,
Но в сердце звучит «осанна»
И сильнее смерти любовь.

Впереди я вижу своды
Все тех же тюремных стен,
Одиночку, разлуки годы
И суровый лагерный плен.

Но я все, я все принимаю
И святыням твоим отдаю
До конца, до самого края
Всю жизнь и всю душу мою.

Много нас, подними свои взоры,
Погляди, родная, окрест:
Мы идем от твоих просторов,
Поднимаем тяжелый крест.

Мы пришли с тобой на распятье
Разделить твой последний час.
О, раскрой же свои объятья
И прости, и прими всех нас.

<13.10.1932>

Добавляю фото страниц. Скрыть