Григорию Соломоновичу Померанцу (1918-2013) принадлежат два чеканных, как он их назвал, догмата: «Дьявол начинается с пены на губах ангела... Всё рассыпается в прах, и люди, и системы, но вечен дух ненависти в борьбе за правое дело, и потому зло на земле не имеет конца» и «Стиль полемики важнее предмета полемики. Предметы меняются, а стиль создает цивилизацию». Последнему принципу никто, по-моему, кроме его автора не следовал, а жаль.
Родился в Вильно в семье актрисы и революционера, переквалифицировавшегося в бухгалтера, и в 1925 г. вынужденного перебраться из Польши в Москву из-за угрозы ареста. Мать уехала играть в киевский театр, отец всё время работал – по словам Г. С. Померанца, с 12 лет он жил практически самостоятельно. Родители потом расстались и он о них мало рассказывает. Поступив в Институт философии, литературы и искусства (ИФЛИ) на философское отделение, после его закрытия стал филологом и в 1940 г. окончил институт по отделению русской литературы. Занимался Достоевским, но его дипломная работа была оценена преподавателями как антимарксистская. В 38 г. был арестован отец, но ничего не признал (дореволюционная школа) и получил всего пять лет ссылки.
В начале войны ушел добровольцем в армию, был комсоргом стрелкового батальона (их средний срок пребывания на фронте – 4 мес., Померанц продержался на один день больше), потом редактором в армейской многотиражке. Войну закончил в Берлине, имея два ранения и два ордена. Лейтенант. После войны со скандалом добился демобилизации (и был за это исключен из партии), написал кандидатскую диссертацию, которая была уничтожена после его ареста в 49 г. Получил пять лет, в лагере было тяжело, но он справился. Освобожденный по амнистии, работал несколько лет в казачьей станице на Кубани учителем, где его уважали, потому что он о Сталине говорил ученикам то, что можно было говорить только после 20 съезда.
Вернувшись в Москву, устроился библиографом в Библиотеку общественных наук. Много писал и выступал, диссидентствовал, печатал научные работы о духовной жизни Индии и Китая. После 68 г. разочаровался и только писал (его работы были довольно широко известны в сам- и тамиздате). Популярна была его полемика с Солженицыным. Померанца не преследовали, но диссертацию защитить не дали.
Написал свои воспоминания в середине 1980-х гг. Первое издание вышло в 85 г. в Париже. В 1990-2000-е гг. дополнял и одновременно сокращал текст, который содержит немного примечаний автора, хотя их нужно гораздо больше. Книга предполагает хорошее знание читателем советских реалий (и истории) 1930-80-х гг.
О детстве написано мало (странно – обычно об этом люди вспоминают охотно и обстоятельно). О подростковом возрасте – также немного, но откровенно. Много рассказывает о своих философских и литературных поисках в годы учебы. Повествование выстроено не линейно – после института пишет не о войне, а о послевоенной личной (неудачной) жизни.
О войне Г. С. Померанц говорит потом – много и здорово. По-моему, это лучшая часть книги, ради которой есть смысл читать весть этот объемный том. Интересно, что интеллигентская рефлексия лучше помогала понять какие-то вещи. Напр., он опытным путем установил, какими словами лучше поднимать солдат в атаку (а на передовой он был часто) – и оказалось, что не принципиально, «За родину", "За Сталина», «За Ленина» - главное, в конце добавить «е.в.м.». Это понимали все и этот призыв работал всегда. Здесь, кстати, я вспомнил сверстника Померанца и такого же фронтовика Б. Слуцкого, с его одним из лучших, на мой взгляд, стихотворением о войне «Как делают стихи»: «И слова из словесных окопов встают, выползают из-под словаря, и бегут за стихом, и при этом - поют, мироздание все матеря. И, хватаясь (зачеркнутые) за живот, умирают, смирны и тихи. Вот как роту в атаку подъемлют, и вот как слагают стихи». Был храбр, т. е. смог преодолеть свой страх, но при этом включался и расчет – дальше какой черты не надо заходить. В общем, получился бы из него хороший взводный, но тогда бы скоро убили (в пехоте их почти всех быстро убивали), и не было бы у нас философа Померанца... Кстати, как философ, много пишет о страхе на войне и в мирной жизни.
Почти с удовольствием вспоминал, как сидел на Лубянке (была интересная компания, хотя следствие было «скучным»; однако см. скан стр. 150). Ни в тюрьме, ни в лагере не было особенно страшно – страшно стало после освобождения, когда, привыкший ходить под конвоем, он – свободный человек – при виде милиционера чувствовал себя беглецом.
Его воспоминания – это отчасти мемуары, отчасти исповедь (скажем, о своей непростой личной жизни), отчасти научное эссе/трактат (скажем, одна из глав посвящена стихам М. Цветаевой). Рассказ о 50-80-х гг. не особенно интересен, он больше привязан к идеям и людям, чем к конкретным событиям, и связного повествования не выстраивается. Есть повторы. Споры с Солженицыным о народе и интеллигенции, на мой взгляд, сейчас мало актуальны. Я бы оставил страниц 200 чистых воспоминаний, и рекомендовал бы их всем, а так, боюсь, это чтение не для каждого.
Хорошее оформление (твердый переплет, офсетная бумага, три вклейки с ч/б фотографиями). Текст сопровождается предисловием вдовы писателя З. Миркиной и послесловием его ученика Р. Перельштейна. Тираж 3000 экз.

© Как много писателей, как мало читателей… Скрыть

Старая история – четыре рецензии на книгу, много эмоций, куча фотографий (включая ТРИ фото обложки), а по сути ничего, добавляющего что-либо к аннотации на книгу.
Попробую заполнить существующую нишу.
Данная книга - издание качественное и по содержанию, и по оформлению, но, увы, вторичное. Два текста из трех (причем лучшие, на мой взгляд) уже выходили раньше – дневник Т.К. Великотной был полностью опубликован в сборнике «Человек в блокаде. Новые свидетельства» (СПб., 2008), дневник И.Д. Зеленской – в сборнике «Я не сдамся до последнего: Записки из блокадного Ленинграда» (СПб, 2010). Потом они неоднократно выкладывались (но не в полном объеме) в Интернете. Лишь дневник и письма В.К. Берхман публикуются впервые.
Это, конечно, не умаляет ценности данного издания (тем более, что дневники Великотной и Зеленской были изданы маленькими тиражами и давно уже разошлись), но понимать оригинальность или вторичность любого исследования было бы хорошо до приобретения его.
Итак, три дневника, три жизни, три траектории блокадного бытия.
Татьяна Константиновна Великотная (1894-1942) и Вера Константиновна Бехман (1888-1969) были родными сестрами. Их отец, обрусевший прибалтийский немец, был юристом, перед революцией занимал должность товарища председателя Петербургского окружного суда. Муж Т.К., Николай Великотный, был офицером, потом преподавал школьникам физику и математику, а в 1937-41 гг. работал инженером «Теплоэнергопроекта». В своем дневнике Т.К. описывает события декабря 1941 – марта 1942 г., болезнь и смерть мужа, его похороны и последние месяцы своей жизни (она пережила супруга на два с небольшим месяца). Дневник ее посвящен сыну, Александру, участнику Великой Отечественной войны и предназначался для него.
Татьяна и Вера окончили одну из питерских гимназий, увлекались литературой (Татьяна даже выпустила сборник стихов). Татьяна окончила Императорский женский педагогический институт, работал потом учителем русского языка и литературы.
Вера окончила курсы сестер милосердия, была участницей Первой мировой, неоднократно награждена медалями, в том числе за участие в боевых действиях.
И.Д. Зеленская (1895-1981) вышла из близкой сестрам Берхман среды, но выросла на юге. В Петроград приехала в 1915 г. учиться на сестру милосердия. Приняла участие в Первой мировой, потом много раз меняла место жительства и работу. В город на Неве вернулась в 1937 г. Великую Отечественную встретила сотрудником 7-ой ГЭС Ленинграда.
Содержание книги выглядит следующим образом: небольшое введение на семь страниц А.И. Рупасова и А.Н. Чистикова, им же принадлежат комментарии и небольшая хронологическая таблица )объемом в 35 стр.); дневник Великотной занимает 65 стр., дневник и письма Берхман – 160 стр., дневник Зеленской – 230 стр.
Дневники Великотной и Зеленской часто использовались исследователями и это не случайно. Все три текста – это не только рассказ о своем маленьком круге друзей и родственников, о работе. Это повествование о жизни в катастрофе, о гибнущем мире и исчезновении его обитателей от голода, холода, обстрелов и бомбардировок. Каждая из женщин принимал происходившее с ними по разному – кто как должное и смирялся, кто пытался бороться, но все три видели в блокаде «экзамен голода» и старались достойно сдать его.
Помимо многочисленных бытовых заметок, лучше позволяющих почувствовать блокадников, есть много интереснейших размышлений и наблюдений за людьми, попытки анализа ситуации в городе и стране (особенно точны и трезвы дневники И.Д. Зеленской)
Читать эти дневники не всегда тяжело – например, предсмертные записи Т.К. Великотной, понимавший, что ее конец близится и готовящейся к смерти, удивительно спокойны и умиротворены.
Вот чем заканчивается ее дневник за два дня до смерти: «...Я нахожусь сейчас в самых противоречивых чувствах: и устала от жизни – сама хочу умереть, и в то же время хочу еще видеть Саню, людей; перед Катей неудобно: то умираю, то мне чуть лучше.
...Хотелось бы также, чтоб Евд. Георг. пришла почитать мне Евангелие. Она хочет приготовить меня к переходу в лучший мир. Не дожидаясь ее, я и сама начну читать Святую книгу. В тишине это очень хорошо».
Вот другие фрагменты из этой книги.
«Что творится на Шуваловском кладбище! Стоят незарытые гробы! Стоят вскрытые гробы, и покойники в них лежат полураздетые, т. к. с них все сняли, что можно носить, валяются трупы голые, обезглавленные, с вырезанными частично членами. Я пришла в ужас от исхудавшего тела, у которого все же умудрились вырезать верхнюю часть ноги. С какой целью? Вытопить для продажи несуществующий жир?..»
«Сварила в печке половину той кошачьей шкурки, что Н.А. опалил и повесил за окно перед болезнью. Выстригла ножницами, сколько могла, шерсть, и кусочки залила водой. Через 3 часа ела (пахло паленым) с хлебом».
Качественное издание: твердый переплет, офсетная бумага, вклейка с ч/б фото из семейного архива.
Всячески рекомендую это замечательное издание всем интересующимся историей блокады, хотя востребованность книги вызывает сомнения. Вот что рассказала Н. Соколовская, ведущий редактор проекта, готовившая к публикации эти дневники:
Когда в Музее Анны Ахматовой представляли «Записки оставшейся в живых», какая-то учительница привела старшеклассников, которые, утомленные учебным днем, скучали на представлении книги, уставясь в айфоны. На просьбу Соколовской написать на предварительно розданных листках бумаги, каким ребята хотели бы видеть будущий музей, никто ничего не написал… Они освобождено убежали, как только все закончилось. Только один паренёк подошел и спросил, где можно купить книгу. Соколовская тут же ему книгу и подарила…

Как много писателей, как мало читателей… Скрыть

Ахматовой так и не повезло с биографами – нет ни одной полноценного жизнеописания этого выдающегося русского поэта XX в. И недавний неудачный опыт, а точнее – полный провал признанного специалиста по творчеству АА – работа С.Коваленко в серии ЖЗЛ – не случаен.
Но, слава Богу, современники оставили множество воспоминаний об АА, и «Записки» Лидии Корнеевны Чуковской – один из лучших (возможно, и лучший) тому пример. Не удивительно, что этот трёхтомник издают и переиздают, и, несмотря на свою немаленькую цену, он находит своих покупателей.
В 1938 г., в очередях у ворот ленинградской тюрьмы сложилась дружба Анны Ахматовой, у которой был арестован сын, и Лидии Чуковской, которой долго не сообщали о судьбе мужа. Вот что писала Чуковская в предисловии к своим Запискам: «С каждым днём, с каждым месяцем мои обрывочные записи становились всё в меньшей степени воспроизведением моей собственной жизни, превращаясь в эпизоды из жизни Анны Ахматовой. Среди окружавшего меня призрачного, фантастического, смутного мира она одна казалась не сном, а явью. К 1940 г. записей о себе я уже не делала почти никогда, об Анне же Андреевне писала всё чаще и чаще». Эта дружба и эти записи сохранялись на протяжении почти 30 лет.
В 1966 г., после кончины Ахматовой Чуковская начала приводить в порядок свои дневниковые записи о ней. “Обозревая весь материал”, Лидия Корнеевна перечитывала не только свои отдельные “ахматовские дневники”, но и “общий дневник”. “Записки” создавались на основе обоих источников, причем записи об Ахматовой дополнялись картинами окружающей жизни тех лет.
В начале работы над "Записками" Чуковская дала перепечатать некоторые страницы своего дневника. Эти записи стали ходить по рукам. В 1969 г. умер Корней Иванович, и вскоре имя Чуковской было запрещено упоминать в печати — в отместку за ее активную общественную позицию. В 1974 г. она была исключена из Союза писателей СССР. Это сделало невозможным какое бы то ни было печатание в СССР, и в том числе участие в посмертных публикациях стихотворений АА. Огромная работа Чуковской по подготовке ахматовского сборника для Лениздата вышла под другим именем. После смерти акад. Жирмунского все ссылки на полученные от нее сведениях о датах, посвящениях и вариантах были устранены из ахматовского тома в Большой серии “Библиотеки поэта". Лидия Корнеевна тогда решила, чтобы отстоять свое авторство, издать книгу за рубежом. «Записки» вышли в Париже в издательстве «YMCA-Press»: том 1 — в 1976 г., том 2 — в 1980 г.
Распространение рукописи “Записок” в Самиздате и их последующее парижское издание поставило Чуковскую перед проблемой. Ее имя на Родине оставалось запрещенным, а некоторые профессиональные литераторы начали использовать “Записки” без ссылок на автора, выдавая авторские мысли о творчестве Ахматовой или суждения Ахматовой в записи Чуковской — за свои мысли или свои воспоминания. Это, как и изменившаяся ситуация на Родине, привело Чуковскую к подготовке отечественного издания.
В 1989-93 гг. оба тома были напечатаны в журнале «Нева». Отдельной книгой в России при жизни автора вышел только первый том. Издательство "Согласие", с которым сотрудничает дочь и правопреемница Л.К. Чуковской Елена Чуковская, заметно расширило классический текст "Записок". В первом томе были впервые помещены - это примерно треть тома - "Ташкентские тетради". Они хранились в архиве автора в виде рукописи, с ними никто не знакомился, и они впервые вышли к читателю.
Даже наши далёкие от истинной литературы власти оценили этот – воистину – подвиг Чуковской. В 1995 г. Государственная премия по литературе за 1994 г. была вручена Б. Ельциным Л.К. Чуковской за её “Записки”, за полгода до её смерти. Решение Комиссии по Госпремиям было достаточно нестандартным. Впервые литературную премию получил дневник, т.е. по жанру — не литературное произведение, а, как всегда заявляла Чуковская, подённая документальная запись событий. В послесловии к 1-му тому “Записок" Чуковская настаивает на абсолютной документальности своих записей: “Первое, что я делала после очередной встречи с Анной Андреевной — иногда в метро, иногда в библиотеке или дома: записывала реплики и монологи незамедлительно. Книгу мою об Ахматовой принято называть — в печати и устно — воспоминаниями. Я уважаю мемуары, но никаких мемуаров об Анне Ахматовой никогда не писала. Можно ли называть воспоминаниями то, что положено на бумагу не через долгие годы или даже десятилетия, а немедля?» С последним, правда, согласны не все.
Проблема (именно проблема, поскольку Чуковскую упрекали в необъективности) заключается в том, что в немалой части это произведение носит отнюдь не документальный характер. Так, Ан. Найман, один из персонажей 3-го тома “Записок”, в статье “ААА через 33 года” писал: “Вскоре после смерти Ахматовой Чуковская стала переводить дневниковые записи о ней в машинопись, попутно расшифровывая те заметки, что были сделаны не для чужих глаз или наспех, комментируя их и нагружая содержанием, прятавшимся в момент записи и открывавшимся в продолжение последующих лет”. Ещё более определённо высказался на эту тему один из исследователей жизни и творчества Ахматовой Мих. Кралин в книге “Победившее смерть слово”: “…Не надо забывать, что “Записки” Л.К. Чуковской — отнюдь не просто дневники. Это публицистика, и притом публицистика тенденциозная. По зашифрованным, конспективным отрывкам Лидия Корнеевна десятилетия спустя расшивала канву своих разговоров с Ахматовой. Сказанное не умаляет, а лишь объясняет достоинства “Записок”. Они и в таком виде служат ценным материалом для истории”.
Так и есть: в тексте “Записок”, помимо малоизвестных страниц из жизни АА, на которых явлен совершенно неканонический образ поэта и человека, перед нами встаёт ещё и своеобразный литературный памятник определённому умонастроению, носителем которого была Л. Чуковская. Можно сказать, что у этой книги два героя и два автора – это и АА, и Чуковская. Они обе достойны этого памятника.
Скрыть

Тролль может творить чудеса. Обычно с ущербом для окружающих. Неслучайно норвежское слово «trollskap» означает злые чары, порчу, всякое отрицательное волшебство. Эта книга - об этом волшебстве и волшебных существах.
Мир бонда - простого крестьянина-норвежца - делился на два (враждующих между собой) царства - мир обычный и потусторонний. В одном царстве живут люди, в другом... Вроде и не люди, а вроде и люди, или не совсем люди - заросшие до пят волосами жители леса, нечеловеческой красоты женщины, олицетворенные болезни, ожившие ночные кошмары. И с каждым нужно найти общий язык. Есть определённые законы и ими нельзя пренебрегать, иначе быть беде.
В Норвегии по сегодняшний день сохранились географические названия, связанные с именем тролля: Тролльвей («Дорога троллей»), Тролльботн («Ущелье троллей»), Тролльванн («Озеро троллей»). А это значит, что о троллях помнят и верят в то, что хотя бы раньше они существовали.
Норвегия – не единственная страна, в которой серьезно верят в эльфов, троллей и призраков. Например, в Исландии на всех туристических картах отмечены места обитания троллей-людоедов и привидений. Перед строительством дорог проектировщики консультируются со старожилами и прокладывают магистрали в стороне от дома тролля. На форзаце книги приведена такая карта.
Троллей полным-полно в норвежских народных сказках и особенно в быличках. Быличка - это уникальный жанр, похожий и на миф, и на сказку одновременно. Их герои - обычные люди - случайно встречаются с чудесными существами или становятся свидетелями чудесных явлений. Троллей можно встретить в различных отечественных и зарубежных романах-фэнтези, часто основанных именно на германо-скандинавской мифологии. Достаточно вспомнить тролля из первой части Гарри Поттера или троллей из "Властелина колец".
Для поклонников таких романов (подростков и не только), студенты филологического факультета МГУ под руководством старшего преподавателя Е.С. Рачинской составили энциклопедию, объясняющую, кто есть кто в норвежском (и не только) фольклоре. Остальные персонажи, кроме тролля, читателям, наверное, не очень знакомы. Например, хюльдра — опасная красавица с коровьим хвостом. Или ниссе — он похож на русского домового, но, говорят, бывают и лесные ниссе, и корабельные, и даже церковные. А вот Чёрная смерть — жуткая старуха с метлой и граблями, фантастическое воплощение беспощадной средневековой чумы. И драуги — духи несчастных рыбаков, погибших в море. А дух водопада – фоссегрим - даже учит некоторых избранных музыкантов вдохновенной игре на скрипке!
Авторы энциклопедии увлечённо рисуют портреты всех этих чудесных существах и сравнивают их с многочисленными сверхъестественными тварями других народов мира. "Портреты" эти не только словесные. Книга переполнена рисунками Теодора Северина Киттельсена (1857-1914), удивительного норвежского художника.
Киттельсен иллюстрировал народные сказки и былички и собственные работы о природе и поверьях родной страны. Так, он сделал иллюстрации к сборникам норвежских народных сказок и к своим книгам «Колдовство», «С Лофотенских островов», «Чёрная смерть», «Замок Сория-Мория».
Киттельсен умел видеть волшебные образы в лесных деревьях, горных кручах и водных потоках. Каждый его рисунок — сам по себе сказка: «Тролль, моющий своего детёныша», «Ой-ой-ой, теперь в жмурках водит тролль», «Тролль, задумавшийся над тем, сколько ему лет», «Как ниссе кота вокруг пальца обвёл!», «Морской царь, играющий на арфе», «Дракон, охраняющий сокровища»…
Сейчас, когда мир так изменился, троллям в нём нет места, но всё равно, приняв облик высоких гор и поросших лесом холмов, наблюдают они, всё ли в порядке в их владениях. А может быть, устав от мирской суеты, они решили отойти от дел и направляются в прекрасный замок троллей Сория-Мория…
Множество разноформатных (от целой страницы до четверти) цветных иллюстраций, книга издана на плотной бумаге. Иллюстрации, правда, выглядят несколько размыто.
Всячески рекомендую эту книгу (уже выходившую в издательстве ОГИ два года назад) как школьникам, так и взрослым. Продолжением этой книги можно считать данное издание: Левкиевская Е. В краю домовых и леших. Персонажи русских мифов (http://www.labirint.ru/books/193685/). Скрыть

Александра Дмитриевна Оберучева (в монашестве матушка Амвросия) (1870-1944) — человек, выражаясь банально, необычной судьбы. Родившись одновременно с Владимиром Ульяновым, и выросши в очень благополучной семье военного, она умерла на излете Великой Отечественной, монахиней, на 20 лет пережив основателя советского государства.
Не случайно даже жанр ее воспоминаний определить непросто. Кто она, прежде всего, о чем преимущественно рассказывает — о многолетней работе земским врачом? или о жизни монашки, сначала в монастыре, а потом в миру? Название "История одной старушки" отражает время написания этих мемуаров, но звучит, да простит меня матушка Амвросия, немного кокетливо (хотя кем-кем, а кокеткой она никогда, даже по молодости, не была). Неслучайно полное название выглядит так: "Очерки из многолетней жизни одной старушки, которую не по заслугам Господь не оставлял Своею милостью и которая считала себя счастливой всегда, даже среди самых тяжелых страданий".
Обычно испытания и страдания в нашей стране не способствовали мемуаристике. К счастью, всю жизнь она вела дневники, которые каким-то чудом сохранились. Незадолго до кончины она по просьбе родных и друзей привела эти записи в порядок, отредактировала и дополнила тем, что не попало на бумагу, но сохранилось в памяти.
В памяти и в записях сохранилось многое. Всё ли из этого будет интересно прочитать широкому читателю и кого может привлечь это издание?
Марк Твен говорил когда-то, что люди ищут много лет ответ на вопрос "что самое главное в жизни?", а ответ очевиден: главное — это правильно выбрать родителей. Александра Оберучева в этом отношении была счастлива с самого детства. Чистота, твердость характера, любовь к ближним стали уроками, которым она вместе с младшим братом верно следовали всю жизнь. Этому немало способствовали прекрасные отношения с матерью, скончавшейся в 1911 г.
Выбрав профессию врача, Александра Дмитриевна наложила на себя крест, только пока еще не церковный, а красный. Сознательно отказавшись от возможности продолжить образование после окончания С.Петербургского женского мединститута, об учебе в котором она оставила очень любопытные воспоминания, она пошла работать земским врачом. Очень быстро доктор Оберучева показала, что выбор профессионального служения людям был абсолютно правилен. Работала она на износ, практически круглые сутки, иногда теряя сознание от усталости. На прием к ней ехали крестьяне со всех окрестных деревень и сел, а позже, и издалека, потому что он принимала всех, денег не брала, и лечила хорошо. Долго выдержать такой подвиг А.Д. Оберучева не смогла, здоровье стало сдавать, и она перебралась в более теплый климат, устроившись земским врачом в Одессе. Внешне привлекательная, А. Оберучева всегда была окружена мужским вниманием (врачами тогда были преимущественно мужчины, по ее опыту почти все неверующие). Именно в Одессе она отказалась выйти замуж, объяснив потенциальному жениху, что она может быть либо любящей женой и матерью, либо врачом, полностью отдающим себя своим пациентам. Думаю, замуж она никогда по-настоящему и хотела. О женской привязанности к какому-либо мужчине ничего не пишет.
С той поры, сменив множество больниц, она искала себе место, где служение людям и служение Богу были бы связаны. Находила (больницы при монастырях), но это было не тем.
С началом Первой мировой круто изменила жизнь, уйдя доброволицей на фронт, и о своем пребывании там интересно и подробно рассказала в воспоминаниях.
В 1917 г. судьба ее наконец-то решилась. Александра Оберучева поступает в Шамординскую обитель, а в 1919 г. принимает постриг. Меняется и ее повествование — если в начале она много говорит о своей работе, успехах в лечении больных, то постепенно автор все больше сосредотачивается на внутренней жизни, говорит о монастырях, старцах, духовной литературе.
По большей части и ее книга — это преимущественно духовное чтение. Вторая и большая часть третьей части посвящены монашеству, в деталях говорится о взаимоотношениях между монахинями, которые были не простыми, общении с оптинскими старцами. Думается, это будет интересно прежде всего воцерковленным людям, готовым и желающим вдаваться в тонкости мира за монастырскими стенами.
Мир обычным людей властно врывался в привычный церковный распорядок, особенно после 1917 г., но в записках м. Амвросии он проходит стороной. Революция, унесшая ее брата (был смертельно ранен в начале 17 г. революционным матросом), уничтожившая многих и многих священнослужителей и монахов, до конца 1920-х гг. почти не представлена в этих воспоминаниях.
В 1928 г., когда начались массовые аресты священнослужителей, монахов и верующих, м. Амвросия была отправлена в ссылку в Архангельскую область, и рассказ об этом времени один из самых ярких и тяжелых в книге. К сожалению, он обрывается на полуслове.
По возвращению из ссылки м. Амвросия много скиталась, жила очень тяжело, но добрые люди ее не оставляли. Именно их заботой в 34-41 гг. и были оформлены опубликованные в этой книге записи.
Написанные очень хорошим и ясным языком, они представляют из себя любопытный памятник тому времени и многим людям, но прежде всего, самой Александре Дмитриевне. Хорошо оформленное, снабженное комментариями объемом в 50 стр., это качественное издание редких по своей силе и особенности дневников. К сожалению, вообще нет никаких иллюстраций.
Книга выходила в 1999, 2005, 2008, 2009, 2012 гг., в 2012 г. вышла биография м. Амвросии. Впервые опубликованные в 2005 г. в полном объеме вместе с примечаниями и приложениями, последующие издания были просто перепечаткой, но интерес читателя к этому документу не исчезал. Вероятно, и нынешний, весьма значительный по нашему времени тираж в 5000 экз. окажется не последним. С некоторой осторожностью рекомендую тем, кому одинаково интересны история и духовная жизнь нашей страны на рубеже веков.

© Как много писателей, как мало читателей… Скрыть