Автор данной книги, В. Бокова, д.и.н., главный научный сотрудник Государственного исторического музея, хорошо знает свою тему. Рассказ о воспитании дворянских детей в России с Петра I до Николая II (хотя рассказ ведется преимущественно о конце 18 – первой половине 19 в.) обстоятелен, красочен, богат подробностями. Читатель узнаёт о самых разных сторонах жизни благородного сословия - не только детей и подростков, но и их родителей: как, кто и чему учил, какие книги читали, как строились отношения между детьми и взрослыми, между молодыми, но все же барами, и их слугами, и многом другом. Автор опирается на богатое письменное наследие, оставленное дворянами и дворянками той эпохи (хотя и использует преимущественно десятка два основных источников), приводя многочисленные цитаты для иллюстрации того или иного положения. Книга написана простым и легким языком, может читаться как взрослым, так и интересующимся этой темой подростком, может быть использована учителем для работы со школьниками. Художница И.Тибилова предложили стильные ч/б иллюстрации (хотя мне они, если честно, не очень понравились).
Однако есть у меня и несколько претензий к этой во всех отношениях достойной книге. Часть из них технические. Первое. Я понимаю, что книга носит научно-популярный характер и давать ссылки на использованные тексты не обязательно (хотя многие авторы подобного рода работ это делают). Но привести список использованной литературы, порекомендовать что-то для дополнительного чтения можно было бы. Второе. Я уже сказал, что автор работала преимущественно с небольшим кругом источников. На мой взгляд, можно и нужно было использовать огромную сокровищницу русской классической литературы, описывающей жизнь дворянских детей, тем более, что автор пару раз так и сделала, дав цитату из Гончарова. Пройти мимо Фонвизина, Пушкина, Толстого (это просто навскидку) – это значит отказаться от колоссального пласта информации из первых рук о воспитании и образовании мальчиков и девочек из благородных семей. Претензия второго плана носит концептуальный характер. Во введении автор пишет, что она будет «говорить в основном о средних и высших слоях дворянства» (с.7). Это понятно и объяснимо, но описывает воспитательной модели меньшей части этого сословия, большинство из которого принадлежало к мелкопоместному и служивому дворянству, не имевшему зачастую не усадеб с крепостными, ни дворцов с многочисленной дворней, и существовавшему за счет жалованья. Но именно это дворянство и было опорой престолу, из него формировалось офицерство и чиновничество. Классический пример: воспитание Митрофанушки (пусть несколько окарикатуренное, но не высосанное же из пальца) и Петруши Гринева (уверен, что Пушкин многих таких дворянских недорослей видел) автором полностью проигнорировано, как таких митрофанушек и петруш не было вовсе. Получается, что автор сознательно обедняет и (увы!) искажает подлинную картину. Однако, если исходить из утверждения автора, что «Лучшего воспитания, нежели дворянское, в России… всё-таки не было» (с.245), то позиция становится более ясной, а её подход, к сожалению, кроме как идеализацией того, что на самом деле было, не назовешь. Скрыть

Дневники А. Михалевой вызвали неприязненную реакцию вполне обоснованно – таких свидетельств мы не знали. Но не знать и не принимать – это разные вещи. Тот факт, что в годы Великой Отечественной войны в партизаны и подпольщики ушло приблизительно столько же советских граждан, сколько и в антисоветские формирования, не делает подвиг молодогвардейцев и брянских партизан менее значимым, а цену, заплаченную ими своими жизнями, меньшей.
Александра Ивановна Михалева (1923-97) выросла в простой русской семье, но девочкой была не простой – судя по ее школьным дневникам, своей жизнью она не была удовлетворена, хотела чего-то другого, большего. Готовилась к поступлению в педвуз, а сама мечтала о сцене – играла на мандолине, пела, танцевала. В общем, была нормальным подростком. Наверное, со временем стала бы нормальной женщиной – работала бы в школе, вела кружок самодеятельности, растила детей.
Если бы не случилась война.
Давайте сделаем на это погрешность. Легко рассуждать – и осуждать – не имея такого же опыта.
Почему и как она попала в Германию, точно неизвестно – ее дневники 41-42 гг. сохранились не все. Кстати, для рецензента Нади – в книге неоднократно рассказывается о том, что Шура (как она себя называла) вела эти дневники постоянно, сохранились они в том виде, что были, не переписанные после войны.
Судя по всему, уехала она не добровольно, как многие. Тоска по родине и родным (особенно последнее), постоянно звучащая в дневниках, мне кажется вполне искренней.
Все остальное – молодая девушка, оторванная от семьи и привычной обстановки, попавшая к врагам (которые оказались не все такими ужасными), должна была ВЫЖИТЬ. Другими словами, приспосабливаться. А чего вы хотели – чтобы она, семнадцатилетняя девчонка, стала создавать антифашистскую группу? Полно – она хотела жить и именно это она и смогла сделать. Да, она работала на заводе, выпускавшем оружие для вермахта (но сама признается, что делала это плохо). За это ее кормили (тоже плохо), время от времени били, часто унижали. Но по этому принципу можно и евреев, работавших на немцев (а таких было много – рабочую силу немцы ценили, даже расово неполноценную), считать их пособниками.
Для меня принципиально другое – А. Михалева прошла проверку НКВД и претензий государство к ней не имело. Зачем же – и на основании каких таких прав – современные люди, и малой толики того, что выпала Шуре Михалевой, не знавшие, берутся осуждать ее?
Среднестатистический советский человек всей советской системой воспитывался в подчинении властям, в покорности, в принятии достававшихся ему испытаний как данности. Шура Михалева БЫЛА ОДНОЙ ИЗ МНОГИХ. Если Вы, О.А. Чуркина, внимательно читали ее дневники, то должны были обратить внимание на то, что лишь ЕДИНИЦЫ из тех, кто был с ней рядом, боролись с системой. Поставлю вопрос жестче – Вы так уверены в себе, что беретесь приравнивать ВСЕХ остарбайтеров к предателям? Вы точно знаете, что стали бы, попади в аналогичную ситуацию, подпольщицей, а не полицаем?
Я про себя такое, увы, сказать не могу, поэтому и не осуждаю.
То, что Шура Михалева осталась живой, а не погибла, было счастьем для ее семьи, друзей, в конце концов, ее страны. Она никого не предала, не убила, не сошлась ради еды и других простых радостей жизни с немцами. Она, если уж на то пошло, даже девственности не лишилась, вернувшись из Германии девушкой – в отличие от многих ее товарок, и гулявших, и беременевших от иностранных рабочих (и наших бывших военнопленных, пошедших на службу немцам).
Я с большим интересом прочитал эти дневники, потому что они показали другую сторону жизни на чужбине – не ту, что предлагали немцы, но и не ту, что привычно демонстрировали нам на протяжении последних десятилетий. Восточные рабочие жили впроголодь (кормили их дрянной пищей, так что все болели и постоянно либо выпрашивали, либо воровали еду), но под конец войны даже лучше самих немцев. Одевались и обувались они плохо, но имели какие-то деньги за свою работу и могли ими распоряжаться – ходили в кино, покупали алкоголь. Работали по 10 часов, но были выходные и свобода передвигаться по окрестностям – отсюда и танцульки, и фотографирование. Было очень интересно узнать, что в условиях «тотальной войны» Германия не отменила многочисленные праздники для всех рабочих – неделя выходных на Рождество, по три дня на Пасху и Троицу. Были больницы, больных на работу никто не гнал. Можно точно сказать, что в СССР люди жили и работали в гораздо более суровых условиях, и говорить о «бесчеловечной эксплуатации», «рабском труде» в нацистской Германии можно, но с учетом самых разных источников, одним из которых стали воспоминания А. Михалевой. Конечно, жизнь «остовцев» была разной – в массе своей они жили плохо, но это были не концлагеря.
Очень любопытно было почитать об отношениях с немцами – надзирателями и рабочими, с рабочими других национальностей. Это был целый мир, о котором нам мало что было известно, но он был. Мне тоже было несимпатично читать обо всех этих «любовях» Шуры Михалевой – то один, то другой, то люблю, то просто терплю. Но не простить это может лишь ее современник, не мы.
Теперь о самом издании – хорошо, со вкусом оформленное, оно привлекает подборкой редких фото, качественной полиграфией, небольшим количеством опечаток. Есть небольшие введение и заключение – об авторе и его дневниках (объемом менее трех стр.). Павел Полян, известный специалист по истории Третьего рейха, подготовил это издание к печати, снабдив его, среди прочего, фотографиями и комментариями, но последних немного – около десятка. Наверное, можно было оснастить этот труд большим количеством сопроводительных материалов, но тогда оно стало бы более академичным.
Я рад, что вышла эта книга, которую я смело рекомендую всем неравнодушным читателям, желающим узнать от очевидца, а не их третьих рук, какой была та война, и сделать самостоятельные выводы, даже если они будут не совсем привычными. Жить – это ведь и значит узнавать.

Как много писателей, как мало читателей… Скрыть

Двум из четырех рецензентов, не ограничившимся фотографиями, и обрушившихся на качество данного издания, советую познакомиться с нормативами на офсетную бумагу. По ГОСТу офсет бывает двух сортов – 1-го и 2-го, каждый их которых делится на два типа. Так вот, офсет №1 высшего сорта изготавливается из белёной целлюлозы и «используется для изготовления многоцветных изданий длительного срока службы, содержащих полутоновые иллюстрации». Марка же Б офсета №2 изготавливается из белёной целлюлозы и древесной массы и «используется для изготовления одно- и многоцветных изданий малого срока службы, содержащих простые полутоновые иллюстрации с несложным цветоделением и пониженной яркости». Другими словами, есть офсет для подарочных альбомов и офсет, скажем так, для оберточной бумаги. Но всё это офсет, и издательства формально никого не обманывают, обозначая бумагу как офсет, просто некоторые читатели думают, что раз осетрина, то только первой свежести, а это не так. Короче, изучайте матчасть, прежде чем предьявлять кому-то претензии.
А еще лучше – ЧИТАЙТЕ рецензируемые книги, а то возникает убеждение, что вы их в руках держите, только когда в магазине на телефон фотографируете, и содержанием вообще не интересуетесь…
О последнем. Книга Р. Ванагайте посвящена «нерадостному делу», как называл во время допросов на Лубянке Б. Штреккенбах, главный кадровик СС, еврейский вопрос. К 1941 г. Литва была небольшой провинциальной европейской страной, десятую часть населения которой (около 200 тыс. чел.) составляли евреи (литваки), из них приблизительно половина жила в Вильнюсе. В стране было 220 еврейских общин, некоторые из которых были известны всему миру своими выдающими религиозными центрами.
В 1940 г. состоялось «добровольное вхождение» Литвы в СССР, за которым последовала быстрая и грубая советизация. Пришедшие порядки стали ассоциироваться для многих литовцев с евреями, хотя они не составляли большинства среди проводников новой политики (хватало и своих). Кроме национализации и коллективазации, советская власть принесла массовые репрессии, которые осуществлялись вплоть до прихода немцев.
Литовские националисты стремились к независимости, которую они ждали от Гитлера (также думали и также жестоко ошиблись украинские националисты). Союз с Гитлером предполагал встраивание Литвы в свободную от евреев «Новую Европу», и еще до прихода немецких войск организовавшиеся в отряды самообороны литовцы стали по-своему решать еврейский вопрос. За три года практически все евреи были уничтожены, в сельской местности еще в 41 г., в вильнюсском гетто позже. Абсолютное большинство казней, сначала неорганизованных, а потом под руководством СС, было осуществлено руками самих литовцев. Немцы в этом, в отличие от других территорий Третьего рейха, почти не участвовали. По разным данным, в этом приняло участие в той или иной форме (от составления списков до конвоирования и расстрелов) от 10 до 20 тыс. чел. После того, как литовцы перебили своих евреев, они приняли участие в казнях других европейских евреев, которых немцы отправляли в Литву (напр., чешских), а также работали на выезде (в Белоруссии). Разумеется, евреями литовцы не ограничивались, их палачество распространялось и на советских военнопленных разных национальностей. В общем, крови литовцы не боялись, измазавшись в ней не то что по локоть, а по самую шейку.
После войны советская власть не акцентировала внимания на геноциде, объявив, что военные преступления немцев были направлены против мирного советского населения, военнопленных и партизан. Однако памятники на месте массовых казней евреев (не уточняя, кто был убит) ставили много.
С обретением независимости Литва долго и с большой неохотой признавала свое участие в геноциде, сосредоточившись на преступлениях советской власти и объявляя национальными героями участников сопротивления, часть из которых начала именно с казней евреев в 41 г.
Рута Ванагайте (1955-) прошла долгий путь к осознанию того, что было сделано во время Второй мировой войны одной частью литовского народа против другого. Имея среди родственников участников геноцида, она фактически пошла против своей семьи, став для части родственников изгоем из-за того, что стала интересоваться этой страницей истории Литвы. Собрав большой материал, она подготовила книгу, озаглавленную в оригинале «Наши люди» (этот вариант мне нравится больше, чем «Свои»). Это история уничтожения литовцами литваков, основанная на архивных материалах, публикациях литовских историков и интервью с очевидцами тех событий.
Нельзя сказать, что Р. Ванагайте подняла целину — о геноциде в Литве писали и в Литве, и за ее пределами. Одним из таких разоблачителей нацистских преступников был Эфраим Зурофф (1948-), израильский историк американского происхождения, чьи предки, родом из Литвы, были убиты в 41 г., директор Центра Симона Визенталя (Иерусалим). Познакомившись с ним (но не особенно подружившись), Р. Ванагайте предложила ему проехаться по Литве и посетить места массовых казней евреев. Описание этой поездки, своеобразный травелог, составило вторую часть книги. Последняя часть работы посвящена истории публикации их совместного труда, состоявшейся в 2015 г.
Очень хорошо переведенная на русский язык, лишенная, увы, каких-либо иллюстраций (в оригинале были), выпущенная на пухлом (газетном) офсете, это прекрасный образец исторического исследования (хотя к нему были претензии, что не показана роль Красной армии в освобождении Литвы и Европы от гитлеризма — не показана; что сталинизм приравнивается к фашизму, и проч.) на богатом фактическом материале, не скрывающая позиции автора, пристрастного, но искреннего человека, пытающегося рассказать современным литовцам, как их предки уничтожали евреев, чтобы покаяться и изжить этот грех, достойна всяческого внимания любого неравнодушного человека. Легкого чтения, конечно, не будет, но вьевшаяся грязь смывается только жесткой щеткой.

© Как много писателей, как мало читателей… Скрыть

Писатель Александр Грин – с одной стороны, известный писатель (наверняка все читали хотя бы "Алые паруса"), с другой стороны, его жизнь практически неизвестна и полна легенд и мифов. Новая биография А. Грина, созданная известным писателем и литературоведом Алексеем Варламовым, у которого в серии ЖЗЛ вышли жизнеописания М.Булгакова и М.Пришвина, пытается показать, что за человек скрывается за этими мифами. Автор «Алых парусов» и «Блистающего мира», человек, создавший страну Гринландию с ее городами Лисс, Зурбаган и Гель-Гью — одна из самых ярких фигур в романтической литературе XX в. Сын ссыльного поляка Гриневского, он с детства никак не мог найти свой путь в жизни – из гимназии был исключен, моряком так и не стал, как не старался – слишком тяжелым был этот труд, брался за десятки работ, но нигде долго не задерживался. Жил впроголодь, из-за нужды даже воровал. Как результат – оказался в царской армии. Оттуда бежал, примкнул к эсерам, оказался талантливым пропагандистом, пропагандируемые его и сдали. Несколько лет провел в тюрьме (где ему было очень плохо), приговорен к 10-летней ссылке, но по амнистии освобожден. За проживание по незаконному паспорту снова арестован и отправлен в ссылку в Тобольск, откуда бежал в Петербург, где опять прибился к эсерам. Литературный путь начался с писания некрологов о погибших товарищах-эсерах, талантливых и сильных, за которые Алексей Мальгинов (под этим именем он жил в столице – поддельный паспорт достал отец) имел дерзость просить гонорар. Эсеры его (не только за это) прогнали, Гриневский стал зарабатывать на труд литературой и стал Грином. Через несколько лет попался полиции и опять был сослан, на этот раз под Архангельск, где вместе с первой женой провел два года.
Уже в 1913 г. выходит трехтомник его сочинений, но он по-прежнему малоизвестен и печатается в небольших журналах. Грин никогда не строил иллюзий на свой счет и за известностью не гнался :"Я принадлежу к третьестепенным писателям, но среди них, кажется, нахожусь на первом месте". В начале карьеры у него еще выходили повести на "современные" темы – про службу в армии, на флоте, революцию, но потом он все больше уходит другой мир, расположенный неизвестно где, обитателями которого являются личности по имени Гнор, Друд, Крукс, Торп и проч. Вся дальнейшая его жизнь – это история писателя.
Но книга Варламова не только про писателя, но и про человека. А личностью Грин был очень непростой. И современники, и Варламов вслед за ними изображает мизантропа, капризного и временами просто злого "человека с двумя лицами", как писала его первая жена, неспособного ни что, кроме писательства. Гуляка, всеми правдами и неправдами выбивающий деньги из издателей и литературных чиновников, а потом стремительно эти деньги проматывающий. Пьяница, который страдал запоями, во время которых даже двигать рукой не мог, не умерший где-то под забором, под которым он периодически оказывался, только потому, что старался пить в кампании. Обе жены терпели это, но обе от него и ушли (вторая – и последняя – вернулась, на ее руках он и умер).
При этом писал всегда хорошо и в срок, и любили его за это самые разные люди, некоторые из которых, правда, считали его иностранцем, столь вызывающе "чужими" были его произведения. И чем дальше, тем более чужими они были, приспособиться к новым временам он не пытался, даже после 1917 г. Однако до поры до времени это ему сходило с рук. За пренебрежение и высокомерное игнорирование Великого Октября и романтики социализма, за пресловутое бегство от советской действительности (Грин даже самолеты и автомобили, перед которыми так преклонялись в 1920-30-ее гг., не терпел) Грина особенно не клевали и даже широко издавали. При жизни он издал почти все! Пусть некоторые вещи в конце 1920-х гг. шли с большим трудом, но напечатаны они все же были. Этим не могли похвастаться ни Булгаков, ни Пастернак, ни Пришвин, ни Вс.Иванов, ни Замятин, ни Пильняк. И это при том, что в его рассказах и повестях не было ни революционного рабочего класса, ни коммунистической партии. Ни к каким группировкам Грин не примыкал, на собраниях не выступал, писем в ЦК не подписывал, рукописи свои и письма писал по дореволюционной орфографии, а дни считал по старому календарю. В писательских поездках и дискуссиях не участвовал, жил в своем мире. Как говорил он сам, "вдали от всех, весь в себе". Мандельштамовское "Нет, никогда, ничей я не был современник…" подходит Грину едва ли не больше, чем к самому Мандельштаму. Это сыграло с ним злую роль – когда в конце 1920-х гг. печатать Грина практически перестали, деньги кончились и он с женой жили впроголодь, на помощь ему почти никто из коллег-литераторов и не пришел.
В оценке своего творчества Грин был трезв и точен: "Бедные мои книги, так ни одна и не имела до сих пор двух хороших изданий. Зато биографию, должно быть, издатут вторично". И правда, в 1960-80-е гг. вышло множество книг о нем и его работах. Несмотря на это, А.Варламов смог сказать свое слово. Во-первых, его книга основана на огромноем количестве архивных, малоизвестных документах. Огромной его заслугой стал портрет жизни Грина после смерти – история борьбы его вдовы Нины Николаевны Грин за дом-музей Грина, его книги и воспоминания о нем. Наверное, ни с кем так не повезло в жизни Александру Степановичу, как с ней…Во-вторых, он смотрит на Грина с безусловной симпатией, но объективно, не оправдывая, но и не морализируя: что было, то было. В-третьих, он уделяет значительное внимание его творчеству, делая много интересных наблюдений: показывает интересные параллели с Булгаковым, который, возможно, пародировал его в своих книгах; указывает на христианские образы в "Алых парусах" и др.
Грин – это очень трагичная фигура и в своей книге (лучшей, на мой взгляд, из его литературоведческих трудов) А.Варламову удалось показать это без мелодрамы и ложного трагизма.
Грину принадлежит афоризм "жизнь – это черновик выдумки". А.Варламов смог прочитать этот черновик и рассказал нам об этом. Скрыть

До последнего времени мне казалось, что издания издательства НЛО в целом и серия "Россия в мемуарах" – это чтение не для широкого, извините, читателя. Поэтому тиражи в 1000 экз. (а то и меньше) расходятся годами и не переиздаются.
Вышедший в 2011 г. двухтомник дневников Любови Васильевны Шапориной (1879-1967) относился, как мне думалось, именно к этой категории. Купленный и прочитанный мною тогда же (Лабиринт не работал с НЛО в те годы и поэтому рецензию писать было негде), этот объемный фолиант (1200 с лишним страниц) занял достойное место на одной из книжных полок.
Переизданный в 2012 г. тиражом уже в 2000 экз., труд Шапориной явно оказался более востребованным, чем я полагал. Но и он разошелся (3000 читателей дневников Шапориной в начале 21 в. – это почти то же, что "вся читающая Россия" начала 19 в., а именно таким был тираж "Евгения Онегина"), потребовав дополнительного издания 2017 г. Что же, давайте поговорим о нем.
В России надо жить долго. Это аксиома. Вряд ли кто следует ей сознательно. Просто или получается, или нет.
У Л.В. Шапориной получилось. Наверное, она, урожденная Яковлева, дворянка, окончившая Екатерининский институт, и не думала, ЧТО суждено ей пережить. Война (одна, вторая), еще более трудные мирные годы, одиночество. Но – пережила. Впрочем, таких, как она, было всё же немало. Но она обо всем этом написала. И стала единственной.
А теперь попробуем охватить умом. Первые записи в ее ставшим знаменитым дневнике датируются 1898 г. (ей 18 лет, одиноко и тоскливо), она пишет о новинке тогдашней литературы — "Крейцеровой сонате" Толстого. Последние относятся к 1967 г., ей 87 лет (жить осталось два месяца), и касаются работ Камю.
Между этими датами жизнь, почти без перерывов прожитая в Петербурге – Ленинграде. И дневник, охватывающий почти 70 лет. Его особая ценность заключается в том, что писался он от начала до конца для себя, в стол, велся предельно откровенно, без учета того, как он может быть воспринят прочитавшими его, со всеми возможными последствиями для самого автора этих записей, ей родственников и знакомых.
Это отношение не было проявлением равнодушия или графоманства. Наоборот, свои дневники Шапорина достаточно давно стала воспринимать как имеющим ценность для потомков и называть "архивом". Оглядываться на этих самых потомков и их мнение она, правда, не стала – и слава Богу. Дневник был для нее еще и единственным другом-собеседником, которого в жизни у нее так и не возникло. Наверное, отсюда и та полная откровенность записей, как в беседе с лучшим другом, от которого ничего не хочется скрывать.
Немного о биографии Шапориной. Окончив институт, она готовилась стать учительницей, но выбрала другой путь, став художницей. Довольно быстро она набирает известность и общается с разными выдающимися представителями отечественного Серебряного века (А.Н. Толстой, М. Кузмин и мн. др.).
Выйдя в 1914 г. 34-летней дамой замуж за студента консерватории Юрия/Георгия Шапорина, сильно моложе ее, она взяла его фамилию. Сейчас многие и не вспомнят, чем был славен трижды лауреат Сталинской премии "видный советский композитор" Г.А. Шапорин, но счастья в браке с ним она не нашла. Да и семьей жили Шапорины не много, постоянно разъезжаясь и существуя самостоятельно.
Инфантильный, безответственный, сосредоточенный только не себе, при этом не умеющий толком сосредоточиться на творчестве, он был плохим мужем. Точнее, двоеженцем. Не получив официального развода, он тайно завел вторую семью (потом была и третья, и четвертая). Узнав об этом, Шапорина уехала в 1924 г. с двумя детьми за границу (Германия, Франция, Италия). Свободно владея четырьмя языками, она могла бы там остаться (и жизнь ее сложилась бы совершенно иначе, и дневников этих не было) но в 28 г., поддавшись уговорам мужа, она возвращается.
Семейная жизнь не восстановилась, но видимость ее существовала и производила впечатление на не знавших. Поселившись с детьми в Детском Селе (бывшем Царском), Шапорина очень много работала, близко общалась с А.Н. Толстым и его семьей. Через мужа познакомилась с Д. Шостаковичем, которого всегда называла Митей, многими известными музыкантами. Многие годы она дружила с Ахматовой.
Конечно, обо всех них Шапорина писала в своих дневниках. В начале записи идут от случая к случаю (как правило, от повода погрустить о своей неудавшейся жизни к другому, такому же), с 1917 г. записи становятся регулярными (правда, потом есть пробел до 27 г.).
Продолжение см. здесь: http://www.labirint.ru/reviews/show/1441008/

© Как много писателей, как мало читателей… Скрыть