Есть люди, которым, похоже, Господь дал такие испытания, чтобы они не только могли их вынести, но и рассказать обо всем тем, кто этого не знал.
Ольга Львовна Адамова-Слиозберг (1902-1991) не просто прожила практически век 20 век в России (как бы она на протяжении этого века не называлась). Четырехлетним ребенком смогла избежать погрома. С 1936 по 1956 г. она сидела в тюрьме (и не одной). Была в лагере (в том числе на Соловках, но в основном на Колыме), попала в «вечную ссылку». У нее была чудесная семья – талантливый, любящий муж, двое совсем маленьких детей. Ей «повезло» в самом начале ее крестного пути – муж был расстрелян, но детей взяли не в детский дом, как собирались, а разрешили оставить у бабушки с дедушкой, которые в них души не чаяли. Ей везло и дальше – и на суде (всем проходившим по ее делу дали 10 лет, а ей скинули два года), в тюрьмах и ссылках она встречала порядочных и ярких людей (даже среди начальства). Она (привлекательная молодая женщина) смогла уйти от соблазна сойтись с кем-то из зэков или лагерного начальства, не загнулась на общих работах. Силы ей давало стремление выжить, что вернуться к детям и написать о пережитом.
Итогом Пути стала книга, высоко оценённая А. Солженицыным, С. Маршаком, Н. Коржавиным и тысячами других читателей.
После освобождения и реабилитации Ольге Львовне досталось ещё тридцать пять лет счастливой, полной любви жизни в окружении детей, внуков и правнуков. Она умерла на девяностом году жизни, пережив власть, которая перекорежила жизнь ей и миллионам таких же невинных людей, и увидев свою повесть напечатанной в сборнике «Доднесь тяготеет» (1989).
Написанный прекрасным русским языком, этот спокойный и правдивый рассказ прекрасного человека достоин самого внимательного чтения даже на фоне всех остальных многочисленных воспоминаний о репрессиях 1930-40-х гг.
Интересен даже не столько рассказом о жизни самой Слиозберг. Благодаря ее воспоминаниям перед нами проходит целая вереница самых разных людей – сотрудников НКВД/МГБ, воров-бытовиков, зэков-политических (из бывших членов партии) и многих, многих других.
Вот что она рассказывает о том, как она в конце 1930-х гг. попала в камеру, где сидели четыре бывших партийки с маленькими сроками, ожидавших освобождения (несостоявшегося – им всем добавили по семь лет). Адамова-Слиозберг же получила восемь лет за подготовку покушения на Кагановича.
«…они спросили обо мне и с ужасом узнали, что я террористка и приговорена к восьми годам тюремного заключения. Когда я попыталась им объяснить, что теперь все либо террористы, либо шпионы и имеют сроки по восемь, десять лет, они явно мне не поверили. Ведь три года назад, чтобы получить такой срок, надо было что-то сделать.
…назавтра я заметила, что все они смущены, шепчутся между собой и что-то хотят мне сказать. Наконец, Нема Рабинович сказала мне:
- У нас уже позади наше наказание, мы готовимся начать новую жизнь. У нас дела были мелкие, случайные, у вас совсем другое. Я думаю, что вы не обидитесь на нас, если те недолгие дни, что мы пробудем здесь, не будем с вами общаться.»
Уже на Колыме Слиозберг разговаривает с бригадиром, поставившим ее группу копать канаву, что у них не получается никак. «Разве вы не видите, как они стараются изо всех сил. Ведь это же бывшие члены партии.
И вдруг я вижу, что с лица Колмогорского кто-то сдернул маску любезного собеседника:
— Ах, бывшие члены партии? Вот если бы вы были проститутки, я дал бы вам мыть окошечки, и вы делали бы по три нормы. Когда эти члены партии в 1929 году раскулачивали меня, выгоняли из дома с шестью детьми, я им говорил: «Чем же дети-то виноваты?» Они мне отвечали: «Таков советский закон». Так вот, соблюдайте советский закон, выбрасывайте по 9 кубометров грунта! — Он хохотал. — Соблюдайте советский закон!
Я повернулась и пошла.»
Вот другой рассказ – расстаются в камере перед этапом две верующих женщины, мать 70 лет и дочь 40. «Старушка перекрестила ее и сказала: «Благословляю тебя материнским благословением и разрешаю, если очень плохо будет, наложить на себя руки. Не надо мучиться. Грех твой перед Богом беру на себя!»Тамара Константиновна целовала ее руку и а мать крестила ее, молилась, и такое чудесное, светлое было у нее лицо, точно дарила она дочери жизнь, а не разрешение на смерть.»
В этом, четвертом издании, размещены «Рассказы о моей семье», которые посвящены судьбе ее мужа и семьи (объемов в 30 стр.), частично повторяющие текст основных воспоминаний.
Стильное (и недешевое) оформление –офсетная бумага, твердый переплет, вклейка из фотографий из домашнего альбома. Имеются примечания, полезные для молодого читателя, незнакомого с советскими реалиями 1920-50-х гг.
Читайте, граждане – тяжелое, но очищающее чтение.

Как много писателей, как мало читателей… Скрыть

О Петре Андреевиче Вяземском даже говорить ничего не буду. Вы либо знаете, кто это такой, либо нет. И в том, и в другом случае можно найти исчерпывающую информацию о нем в интернете.
Хотя нет, что-то всё же скажу. Вяземский — герой своего времени (точнее, времён). Гуляка, чуть не спустивший на ветер семейное остояние за карточным столом в юности, офицер и участник Отечественной войны. Поэт (хороший и глубокий, особенно в зрелом возрасте). Либерал и во многом из-за этого несостоявшийся чиновник при Александре I. Журналист и критик, друг и сотоварищ Пушкина, бывший под присмотром властей, недоверявшим ему. Сильно поправевший (или ставший более зрелым) с возрастом. Тогда его таланты стали востребованы, сначала осторожно (чиновник в Минфине, потом государственный банкир). Позже — замминистра народного просвещения при Александре II, принятый при дворе и «достигший степеней известных».
Знал, кажется, всех достойных людей своего времени (а жил он долго), как в России, так и за границей, куда часто и подолгу путешествовал. Любящий муж и отец (три дочери умерли, две совсем молодыми). В общем, смог состояться в самых разных ипостасях, но не тогда, не там и не так. Был ли он счастлив? Трудно сказать.
Иногда на такие вопросы лучше всего дают ответы записи «в стол», не для печати, личные дневники. Вяземский дневники вел почти всю жизнь. Часть была опубликована, часть (бОльшая) осталась в рукописи.
Эти поденные записки неоднократно печатались, еще при жизни, потом в собрании сочинений (1883 г.), в трех тт. Самое классическое издание — «Записные книжки (1813-1848)» — вышло в 1963 г. в серии «Литпамятники» под ред. В.С. Нечаевой. В 2003 г. «Захаров» выпустил «Старые записные книжки» Вяземского. В 2017 г. он же дополнил их записными книжками 1813-78 гг. Это издание я буду рассматривать.
Уважаемая Береника очень высоко оценила этот труд. Увы, не могу разделить ее восторгов. С точки самого текста можно оценивать записки Вяземского по-разному (скажу свое мнение чуть позже). С точки зрения оформления — это весьма бедное издание: ни предисловия, ни толковых примечаний (есть ОЧЕНЬ небольшое количество комментариев редактора, абсолютно недостаточное для такого масштабного документа). Иностранные слова и выражения не переведены. Есть вклейка с иллюстрациями, именной указатель (неполный!). Так что знакомиться с этим творчеством Вяземского по данной публикации можно посоветовать только крепко подготовленному читателю, свободно ориентирующемуся в русском и зарубежном 19 в. Широкий читатель не найдет на множество своих вопросов, скорее всего, ни одного полноценного ответа.
Если говорить о самих текстах Вяземского, то они делятся на две группы: те, что готовились к публикации и были должным (но нужным ли?) образом отредактированы, и те, что писались для себя (последняя запись обрывается почти на полуслове, закончить ее Вяземский не успел). Первые интереснее (туда материал отбирался, больше анекдотов), подготовленнее. Вторые не чистились, отражают не причесанные мысли автора, но в них много сора, вещей «для себя», напоминающие записи в современных ежедневниках.
В целом в записах Вяземского довольно много рассуждений о жизни, литературе и проч. Сегодня эти записи не особенно интересны. Но, как и 150 лет назад, любопытны анекдоты — рассказы о разных забавных и поучительных случаях со старшими и младшими современниками Вяземского, нередко сильно приукрашенных.
Ряд записей занимает несколько срок, некоторые — по несколько страниц и напоминают небольшие эссе. Есть любопытные исторические портреты (Александр I, граф Остерман, граф Разумовский). Еще больше рассказов (анекдотов) об анонимах (чьи имена исследователи отчасти раскрыли, но данное издание этого не отразило).
Много рассуждений о жизни Москвы (особенно старой, допожарной) и московских бар.
В непечатанных дневниках много выписок из (преимущественно) французских писателей; значимость которых явно упала за последние 150 лет. Вообще, эти записки, занимающие почти две трети общего объема книги, представляют собой странную смесь дневниковых фрагментов, набросков воспоминаний, писем, цитат из чужих работ. Одновременно здесь множество истинно поэтических наблюдений. Значительная часть записных книжек 1830-70-х гг. содержит заметки, сделанные во время заграничных поездок. Как все такого рода травелоги, имеют тносительную культурную и историческую ценность.
Подводя итоги, скажу так: лучше бы «Захаров» выпустил меньшее по объему, но лучшее по уровню оформления и научного оснащения книгу. В нынешнем виде она не годится ни для широкого читателя, ни для читателя продвинутого. Ну, если только любители литературы готовы будут познакомиться с этой стороной творчества Вяземского.

© Как много писателей, как мало читателей… Скрыть

Начало рецензии см. здесь: http://www.labirint.ru/reviews/show/1440993/
На первом месте стоит быт, повседневные хлопоты. Именно этим дневники и интересны прежде всего. Причем быт не сугубо личный, о общий, коммунальный – магазины, очереди, больницы, разговоры, слухи. Такого рода записей тогда мало кто делал, а сохранилось их еще меньше.
Дети, бывшие когда-то утешением и смыслом жизни, уходят: в прямом смысле любимая младшая дочь, скончавшаяся в 1933 г. 11-летней (боль ее утраты на всю жизнь сохранилась с Шапориной), в переносном удаляется, выбрав отца, старший сын. Шапорин-отец детьми никогда не интересовался, заведя же новую семью, вообще перестал их поддерживать, поэтому все заботы были на Любови Васильевне.
Записи 1930-х гг. — это не только интимные личные переживания. Это очень откровенные, можно сказать, бесстрашные рассуждения о советской власти, ее вождях, советских людях. Такого не встретишь, пожалуй, ни в одном сохранившемся дневнике тех лет.
Потом пришла война и блокада. Записи (очень подробные) о последней занимают почти двести страниц первого тома и читаются очень тяжело. Войну и блокаду Шапорина считала главным событием своей жизни.
Но с войной испытания не кончились. Очень несоветский и предельно антибольшевистский человек (смерти Сталина Шапорина ждала всё время, как и суда над ним — первому свидетелем она стала, а вот до второго не дожила), Л.В. Шапорина никогда не служила, как остальные советские люди, работая по договорам, и находилась вне системы. Поэтому многие события тех лет она наблюдала со стороны, но многое коснулось ее предельно лично. К последнему надо отнести репрессии — она видела, как арестовывали, лишали жилья, ссылали целые семьи. Но Шапорина не была пассивным наблюдателем. Активная помощь другим всегда была ее кредо и смыслом жизни. В этом ей, безусловно, помогала истинная вера. В 1937 г. она взяла на воспитание двух дочек ее хороших знакомых, арестованных и сосланных по ложному обвинению. Потом она также будет воспитывать внуков, вкладываясь в них без отдачи (одна из воспитанных ею девочек, став взрослой, отсудит у нее комнату). Работы и денег не было, приходилось работать кем угодно, лишь бы выжить, продавать вещи. Не было пенсии, зато везде были очереди. При этом Л.В. не была белоручкой — она действительно умела всё.
Страдая, на жизнь Шапорина особенно не жаловалась, просто выживала. При этом наблюдала за всем происходившим и анализировала увиденное и услышанное. Ее записи — пример того, что советские люди всё прекрасно понимали и не были совсем уж одураченными идеалистами. Запись от 8 октября 1941 года: «Мотя, санитарка детского отделения: «Сами мы виноваты». — «Чем же мы виноваты?» — «А тем, что на всех собраниях руки поднимали». 31 августа 1941 г.: «Ленин был неумный и никак не государственный человек… пошедший на компромисс с немцами, чтобы сделать свой эксперимент». 14 октября 1941 г.: «Взята Вязьма, вчера Брянск, Москва постепенно окружается. Что думают и как себя чувствуют наши неучи, обогнавшие Америку. На всех фотографиях Сталина невероятное самодовольство, каково-то сейчас бедному дураку, поверившему, что он и взаправду великий, всемогущий, всемудрейший, божественный Август». Запись от 19 февраля 1944 г.: «По тем же слухам [имеются в виду рассказы возвращавшихся в Ленинград военных корреспондентов], расстрелянные в Катынском лесу поляки – это дело рук НКВД, служи хоть десять панихид».
Читать эти дневники тяжело. Л.В. Шапорина тщательно (хотя отчасти и бессознательно) фиксирует уход (уничтожение) целой культуры, оставаясь до самых последних дней ее носителем. И как носитель этой культуры она становится все более чуждой окружающему ее миру, даже детям и внукам. Знавшая множество людей, к концу жизни она остается совершенно одинокой — вокруг нее в прямом и переносном смысле кладбище, а она его смотритель.
Теперь в сторону: оформлено это издание качественно. Помимо вступительной статьи от составителя этого двухтомника В.Н. Сажина, имеются обстоятельные комментарии (его же) почти на 140 стр., аннотированный именной указатель (почти на 130 стр.!), две вклейки с ч/б иллюстрациями разного качества.
Конечно, рекомендую эту замечательную книгу всем интересующимся историей нашей страны в 20 в., но думаю, особой радости вы не получите — этот тот опыт, что не обогащает и не очищает, а лишь добавляет печали.

© Как много писателей, как мало читателей… Скрыть

Никак не думал, что эта массивное академическое издание привлечет столько читателей! Хотя книга во всех отношениях весьма достойна этого внимания.
Вышедшая впервые в 2002 г., она была переиздана (с изменениями и дополнениями) в 2014 г., потом снова в 2016 г. Возможно, что и нынешний тираж в 1500 экз. разойдется достаточно быстро.
Автор данного исследования - Александр Юрьевич Рожков (1958-), отечественный историк и культуролог, д.истор.наук, зав. кафедрой социологии Кубанского государственного университета. В 2003 г. именно этой книгой он защитил докторскую диссертацию в Краснодарском госуниверститете культуры и искусств. Бывший военный, политработник, подполковник запаса. Еще в начале 1990-х гг., переквалифицировавшись на историка, начал работать над темой «Молодой человек в годы нэпа (На материалах Юго-Востока России)", защитив на ней кандидатскую диссертацию. Именно архивы и иные материалы южных регионов нашей стране легли в основу рассматриваемой книги.
Это удивительно хорошо продуманная и написанная книга. Честно, от бывшего политработника не ждал такой глубины и отделанности научного труда.
Привлекает он не только качеством самой работы, но и темой. 1920-е гг. нам известны не очень хорошо, эдакий провал между 1910-ми императорской России и СССР 1930-х гг. А ведь время было знаменательным: бурное, богатое содержанием и возможностями. При этом жили люди очень бедно... И если разные социально-экономические и политические вопросы, пусть и по-разному, но, в общем и целом освещены в науке, то повседневная жизнь того времени представляется какой-то бледной, размытой картинкой, где мелькают деревенские мужики, комсомольцы и пионеры, партийцы и беспартийные, красноармейцы в буденновках, рабфаковки в юнгштурмовках и прочая разнообразная публика.
Выбрав три социальные группы, А.Ю. Рожков обстоятельно показал их формирование и развитие с первых лет советской власти до конца 1920-х гг. Взяв за основу быт трех молодежных групп переходного периода — от ленинского военного коммунизма через ленинский же нэп к новому военному коммунизму Сталина — автор проанализировал на основе огромного массива источников (архивы, СМИ тех лет, воспоминания, научные труды), чей перечень занимает в книге почти 100 (!) стр. не только и не столько быт, сколько историю страны тех лет.
Он убедительно продемонстрировал, что власти и общество искали разные пути развития, обильно и малоудачно экспериментировали (одни опыты над школой чего стоили!), серьезно расходясь в целях и возможностях. Было еще достаточно много разных центров сил (церковь, семья и др.) и они влияли на происходящее в стране. Интересно показано, как на протяжении 1920-х гг. возникала новая молодежь, уже не знавшая к концу 1920-х многих реалий предреволюционной поры. Из этого, доставшегося от капитализма человеческого материала, и лепила советская власть нового гомо сапиенс, попутно ликвидируя как лишние и бесполезные все старые общественные группы и слои.
Все три раздела четко структурированы по единому шаблону, от разбора понятий и обозначения рассматриваемых в главе институций до оценки нормы и отклонения этой социальной группы, причем все проверяется автором на разнообразных, тщательно документированных примерах.
Отмечу отличное оформление: твердый переплет, две вклейки с фото, списки источников и литературы, примечания.
Очень рекомендую всем интересующимся историей советского общества эту недешевую, но удивительно удачно сочетающую академическую глубину с доступностью изложения работу.

© Как много писателей, как мало читателей… Скрыть

Островских, в принципе, не так много в российской словестности. Прежде всего, это герой-слепец Николай Островский, он же Павка Корчагин в литературе, он же Владимир Конкин в кино. Но в полку Островских-писателей свое небольшое, но значимое и неповторимое место занимает несоизмеримо менее известная, да что там — вообще неизвестная Софья Казимировна Островская (1902-88), самым значительным достижением которой является ее дневник.
В отличие от широкого читателя, Островская для специалистов по Ахматовой — не пустой звук. Им она известна как (с высокой долей вероятности) сексот НКВД, причастный к аресту и осуждению Л.Н. Гумилева. И это (если это действительно так, конкретных документов у нас нет) было не случайной анонимкой в органы, в середине 1940-х гг. ААА была очень дружна с Островской, много и доверительно с ней общалась (свидететльством этоиу — дневник Островской). Впоследствие ААА прекратила эти оношения (для протоколоа — Ахматова многих подозревала в доносительстве, не всегда справедливо, но предпочитала иметь под боком надежного шпиона, через которого можно передать куда надо нужную информацию так, чтобы не переврали).
Но в жизни Островской до и после отношений с ААА было много чего, о чем (но не обо всем) рассказывает ее дневник. Родом из польского дворянского рода, она появилась на свет и выросла в Москве, но большую часть жизни прожила и умерла в северной столице, как бы она не называлась. Семейная жизнь родителей была очень непростой — отец, которого Островская обожала, открыто изменял жене, которая всё это терпела. Жили Островские богато (отец был коммерсант), революцию, которая лишила их привычного быта, встретили трудно. Островская начала было учиться в университете, но потом ушла в… милицию, в уголовный розыск, служила успешно, была большим начальником, но из-за неурядиц по службе оставила эту карьеру (трудно сказать, чтобы было с ней дальше). Увлекалась литературой (считала ее основным делом жизни), но стала не писателем, а переводчиком, да еще и техническим. Много писала, но практически ничего из этого напечатано не было. Зарабатывала неплохо, в том числе как машинистка (это ей помогло в блокаду).
Замужем не была, было много романов разной интенсивности и вовлеченнности с ее стороны, но умерла девственницей. Любила детей и умела с ними общаться, но ее семьей стали мать и младший брат (трудности характера которого требовали постоянной помощи и привели его, в конце концов, в присихиатрическую клинику, где он и закончил жизнь).
Всю жизнь Островская, женщина очень обаятельная и интересная, общалась с разными выдающимися людьми, дорожившими дружбой с нею. Под конец, появившись на свет при Николае II и умерев при Горбачеве, осталась совсем одна и практически ослепла.
Дневник вела почти полвека, с подросткового возраста, иногда ежедневно, иногда с паузами в несколько месяцев (за 1915 г есть только одна запись), а то и лет. В них она не всегда искренна, много играет (но порой очень откровенна), довольно цинична, чаще всего иронична, и почти всегда эгоцентрична. Интересно, что дневники свои Островская рассчитывала издать, готовила их к публикации (дневник как черновик романа). Временами это чувствуется — они становятся слишком литературны (возможно, это не повредило им, дав возможность увидеть Островскую как беллетриста).
Текст до 1921 г. — это типичный дневник институтки: театры, учеба и проч. Видно, что старалась писать по-взрослому, но читать это не особенно интересно — описывается в основном быт, внешние события практически отсутствуют, одни внутренние переживания, напыщенное подростковое любование и самокопание. О Первой мировой – одно (!) упоминание. О 1917 г. — семь страниц, затем перерыв на четыре года. Что было в это время, как эта манерная девочка стала начальником угро Мурманской железной дороги? Наверное, этого мы никогда не узнаем. Потом сразу 1927 г., далее 33-й. После этого записи идут более или менее стабильно.
С 1933 г. появляется множество интересных и точных заметок, очень хорошо сформулированных, и дневник становится не только памятником одному человеку, но и памятником своего времени. Совершенно уникальны военные записи Островской, особенно блокадные страницы. Это подробный, трезвый, без самокопания и нытья, которыми полны предыдущие заметки, рассказ (Островская всегда много болела и довольно обстоятельно пишет об этом). Военные тетради занимают в общем около 300 стр., блокадные записи приблизительно половину этого текста. В них много подробных и обстоятельных, как бы со стороны, наблюдений, которых не найдешь в других записках о блокаде. Выделю как особо пронзительное описание болезни и смерти матери Островской, с которой она была очень близка.
До 2013 г. печатались лишь фрагменты дневника (особенно страницы, связанные с ААА). В настоящем варианте он впервые публикуется в полном объеме. Впервые это издание вышло в 2013 г., довольно незаметно за пределами узкого круга ценителей. Текст дневников оформлен очень качественно: вступительная статья Т.С. Поздняковой, послесловие П.Ю. Барсковой, общая подготовка текста и комментарии их обеих. Отмечу весьма добротное оформление: введение и заключение, обстоятельные комментарии на 85 стр., приложения, именной указатель. Есть вклейка с интересной подборкой ч/б фото, не очень хорошего качества.
Переиздание дневников Островской, как и двухтомных дневников Шапориной, говорит о востребованности этого текста. Всячески рекомендую эту работу всем интересующимся историей нашей страны в 1930-40-е гг. как неповторимый по ценности источник информации.

© Как много писателей, как мало читателей… Скрыть