Войну немцы проиграли. Поэтому всю оставшуюся жизнь продолжают ее снова и снова - но уже на страницах своих книг, где они выглядят истинными героями, а советские солдаты - массой дикарей и варваров, задавивших настоящих арийцев грубой силой.
Эта книга из этой серии. Простой немецкий солдат - не нацист - был призван в армию, где очень скоро обнаружились его "необыкновенные" (по его собственному убеждению) способности - меткий глаз, твердая рука, выдержка и терпение. А еще он нашел советскую снайперскую винтовку и она ему очень понравилась. Особенно если стрелять из нее советскими же разрывными пулями. Короче, он стал снайпером.
Книга - это рассказ о его успехах в борьбе с русскими (и не только - время от времени появляются некие монголы) солдатами и офицерами, насильниками, беспощадными убийцами и грабителями. Что не выстрел, то либо кишки наружу, либо череп вдребезги (для того и хороши разрывные пули!), либо оторванная рука/нога. Для вида Оллерберг (это, кстати, его псевдоним, назваться своим подлинным именем он не захотел) постоянно сокрушается, как война изменила его, как тяжело ему было убить того или иного русского, но постоянно хвастается своей хитростью, ловкостью, меткими выстрелами и в деталях описывает последствия попаданий своих пуль в солдатские тела.
Честно говоря, верится во многие его повествования очень слабо - история о том, как в одном бою Оллерберг перебил целый советский отряд (21 убитый советский солдат!) очень схожа с рассказом танкиста Отто Кариуса, как он в одном бою уничтожил 50 (!) советских танков и бронемашин. А байка о 18 убитых советских девушках-снайперах! Сидели они на деревьях, стреляли по немцам, щелкали одного за другим, пока Оллерберг не вмешался... В общем, будь у Оллерберга не две руки, а четыре - не выиграть бы русским войны! Однако истина вылезает, несмотря на всё бахвальство. Когда наш герой после года пребывания на фронте в качестве снайпера попадает в снайперскую школу, где учились лишь новички, первого места он не получает. Второго тоже. М.б., винтовка подвела...
Особый разговор - это зверства советских солдат. О них Оллерберг рассказывает подробно и во всех деталях. Тут и каннибализм, и групповое изнасилование, и пытки пленных и женщин, и жестокие убийства раненых... В общем, звери эти иваны. Старался Оллерберг их остановить, не пустить в фатерлянд, да не вышло. Что с ним было после войны, автор умалчивает...
Доброе слово у него нашлось лишь в отношении советских винтовок и снайперов - последних он постоянно хвалит. Возможно, чтобы свои достижения казались еще выше.
PS. Это уже четвертое издание сказок Оллерберга, первое вышло в 2008 г. в изд-ве Эксмо под названием "Немецкий снайпер на Восточном фронте. 1942-1945". Раз переиздают, значит, читают. А ведь есть книги и получше... Скрыть

За массой великой русской литературы второй половины 19 – первой четверти 20 в., давшей множество мировых шедевров, затерялась и повседневная, рассчитанная не на века, а на тогдашнего читателя беллетристика, лучшие образцы которой, тем не менее, интересны и сегодня.
Особенно пострадала детская литература, от которой, если она не создавалась мастерами художественной прозы, кажется, не дошло ничего, кроме Чарской.
А ведь было достаточно много хороших книжек для детей и подростков, интересных и нынешним читателям. Может быть, особенно интересны они как раз потому, что прошло сто и больше лет, как они были созданы, и кажется, что те времена – это просто Атлантида, безвозвратно ушедшая в прошлое.
А прочитаешь и поймешь, что все не так уж и изменилось. Ведь остались те же проблемы – учеба, дружба, отношения со сверстниками и родителями, первая любовь, выбор жизненного пути.
Книги Веры Сергеевны Новицкой (урожденная Шильдер-Шульднер, по первому мужу Махцевич, по второму Новицкая, поэтому писала под псевдонимом Новицкая (Махцевич), чтобы не путали) относятся как раз к этой категории.
Вера Сергеевна хорошо знала тот мир, о котором она писала. Много лет она преподавала в женской гимназии, а потом была начальницей в женской прогимназии города Лиды (в Российской империи этот город находился на территории Виленской губернии, потом был частью Польши, сейчас принадлежит Белоруссии). Гимназия существует и сегодня. А вот фото Новицкой не дошло до наших дней...
К сожалению, нам мало известно об этой женщине – нет точных данных ни о дате рождения, ни о смерти. Ее судьба после 1915 г., когда она с мужем осталась на занятой немцами территории Польши, неизвестна.
От В.С. Новицкой осталось семь повестей и сборников рассказов, посвященных детям, преимущественно девочкам. Своих детей у нее было, судя по имеющимся данным, трое.
Именно наблюдения за детьми и дали Новицкой материал для ее работ, переизданных в последние годы.
Данное издание объединяет под одной обложкой, наверное, самое известное ее произведение – тетралогию о Мусе Старобельской. Героиня тетралогии, единственный ребенок из обеспеченной семьи, где все её любят и поддерживают в различных её начинаниях, проходит перед нами путь от девятилетней девочки, готовящейся к поступлению в гимназию, до взрослой девушки, с золотой медалью заканчивающей эту гимназию. На наших глазах Муся превращается из шаловливого и беззаботного подростка в увлеченную литературой и испытавшую первую любовь и первые утраты думающую и мечтающую помогать людям девушку.
В данном сборнике нет первой повести («Хорошо жить на свете! Записки счастливой девочки»), но она выпускалась отдельным изданием. Мне больше всего понравилась первая книга – «Веселые будни», меньше всего – последняя, «Первые грезы». Наверное, из-за того, что из под пера Муси выходят сочинения на разные темы, стихи, показавшиеся мне не особенно интересными. Да и всякий не особенно увлекательных (и правильных) рассуждений на разные взрослые темы стало больше. Наверное, это потому, что дети мне по определению нравятся больше, чем взрослые…
Рекомендую это сборник вдумчивым читателям - родителям и их детям, готовым вместе и по отдельности познакомиться с давно ушедшей, но такой живой на страницах книг Новицкой жизнью тех далеких лет. Жизнью трогательной, яркой, запоминающейся. Жизнью смешной и грустной. Жизнью пусть и придуманной, но такой убедительной… Скрыть

В.С. Колесникова – автор нескольких работ по истории России, в том числе и по эпохе Николая I. Рассматриваемая книга – это попытка показать историю декабристов во время следствия и суда над ними, на каторге и в ссылке. Главными героями стали братья Сергей и Павел Бобрищевы-Пушкины, члены Южного общества, принципиальной виной которых стало сокрытие от следствия «Русской правды» Пестеля. Пройдя по восьмому разряду, они оказались сначала на каторге в Читинском остроге и Петровском заводе, а потом в ссылке в Красноярске. Сергей Бобрищев-Пушкин умственно заболел еще в Петропавловской крепости и все оставшееся ему время периодически попадал в сумасшедший дом.
Первое замечание к данной книге заключается в следующем. Это документально-художественное издание, другими словами – часть книги является чистой воды беллетристикой, о чем ни в аннотации к книге, ни в рецензии уважаемого Лекса ничего, увы, не говорится. Знай я это, точно покупать бы не стал.
Дело не в том, что В.С. Колесникова плохой писатель – она пишет как раз очень неплохо. Дело в другом.
Работа вышла, на мой взгляд, неровная. Одна часть книги посвящена братьям Бобрищевым-Пушкиным. Здесь автор провела огромную работу, изучив различные архивы в Москве, С. Петербурге, Иркутске, Красноярске, Туле, Алексине. Ей удалось найти и использовать в своей работе две с небольшим сотни писем Павла Бобрищева-Пушкина и к нему. Она также взяла на вооружение малоизвестные публикации в дореволюционных изданиях, выбрала из имеющихся публикаций о декабристах все, что касается братьев. Это позволило ей создать портрет декабриста не первой когорты, но из числа славных – славных не своими декабристскими, если можно так сказать, а человеческими свершениями: все знавшие его отмечали его доброту, жертвенность, готовность помочь другим, организаторский талант, способности эскулапа (его прозвищем было говорящее «Гомеопат»). Сказалось и то, что прожил Павел Бобрищев-Пушкин (брат его Сергей существовал все же не как личность вполне самостоятельная, а на его, Павла, фоне) достаточно долго, дождался и освобождения из каторги и ссылки, и полную реабилитацию при Александре II. В общем, человек замечательный, хоть и не самый заметный, и спасибо В.С. Колесниковой за ее труды над его жизнеописанием.
Вторая часть, точнее, линия книги связана с Николаем I и декабристами. Наиболее полно концепция Колесниковой нашла свое отражение в обстоятельном, на 15 стр., вступлении к книге. И здесь автор демонстрирует и пристрастность, и ограниченность. С одной стороны, Николай I показан настоящим негодяем, его портрет плосок и черно-бел. Бездушный тиран и властолюбец, преследовавший всё и вся, мстивший декабристам за их заговор. Читаешь текст Колесниковой и понимаешь, что если она какие-то работы о николаевском времени и изучала, то дальше историографии 1950-х гг. не пошла. Николай – личность не добрая и во многом не прогрессивная, но шире и глубже той карикатуры, что дала Колесникова, основавшая свой взгляд на императора исключительно на трудах Ник.Огарева и Ник. Сазонова, еще одного сторонника Герцена, как будто никто больше о царе не писал. Декабристы же в их делах и программных документах были совсем не теми ангелами, каковыми живописует их она – то ли от незнания, то ли от ослепления. Результат – книга не историческая, а художественная, где автор рассказывает не о прошлом, а о своем видении его.
Бегло пробежимся по её концепции декабризма, не останавливаясь на очевидных ляпах. Есть фундаментальные вещи – «среди декабристов не было ни одного атеиста» (с.13), пишет Колесникова, а на с.51 именно об атеизме у декабристов и рассказывает. Декабристы «не преследовали цель получить что-либо для себя. У них было все – богатство, знатность, власть» (с.13). Так может писать человек, не знающий, что основная масса декабристов принадлежала к небогатому и незнатному низшему и среднему офицерству, не имевшему ни земли, ни крепостных, ни иных доходов, кроме невысокого жалованья. А насчет целей – лучше бы ей получше почитать про Пестеля и его планы. Вывод вообще потрясающий – «не к топору, крови и революции звал гром пушек на Сенатской площади. Он был подобен набату предостерегающему: не иди, Русь, путем, революции! Эволюцию нельзя подменить революционным взрывом!» (с.14). Откуда сии фантазии взялись – непонятно.
Есть претензии и по оформлению данной книги. Автор, как я уже писал, изучила много архивных документов и активно использует их в книге, правда, не давая точных отсылок – ее ссылки выглядят так: «ГАРФ», без фонда, без дела, без листа. Это все равно что, сославшись на книгу, указать – Ленинка или книжный магазин. Страницы из книг, цитируемых ею, она также не указывает. Я понимаю, что автор писал художественную книгу, но есть общепринятый научный аппарат, надо ему соответствовать, а то могут подумать, что ты не только разговоры между твоими героями выдумала, но и их переписку…
В общем, рассматриваемая книга вызвала у меня очень двойственное впечатление своей предвзятостью, уклоном в беллетристику и недолжным оформлением. Симпатичная личность главного героя, написанная с любовью и живостью, на фоне жесткой и неисторичной авторской концепции выглядит бледно. Рекомендовать данную работу не могу ни специалистам (им даже найденные автором документы по пригодятся неточностью их использования), ни любителям, а жаль – автор явно способна на большее. Скрыть

В начале об авторе. Леонид Николаевич Рабичев (1923) – из когорты тех, кому в 1941 г. исполнилось 18, и которых после войны осталось всего несколько процентов. С детства увлекался стихами и живописью. В 16 лет поступил в Московский Юридический институт, где литературным кружком руководил Ю.М. Брик. Окончил в ноябре 42 г. Бирское училище связи. Всю войну прослужил командиром взвода. В составе 31 армии участвовал в боях на Центральном, 3-м Белорусском, 1-м Украинском фронтах, в Восточной Пруссии, Силезии и Чехословакии. Награжден двумя орденами Отечественной войны 2-ой степени, орденом Красной звезды и 11 медалями. Демобилизовавшись в 46 г., поступил на художественное отделение Московского Полиграфического института, после окончания которого 39 лет работал художником в области рекламной и книжной графики. С 1959 г. член Союза художников СССР. Участвовал в многочисленных национальных и международных выставках. В 1962 г. на выставке «30 лет Московского союза художников» в Манеже первым вступил в спор с Н.С. Хрущевым. Писал стихи до войны и во время войны, потом забросил на 30 лет, после чего активно печатался. К настоящему время опубликовал более 15 книг стихов и прозы, воспоминания.
Представленная книга – это воспоминания 80-ти с лишним летнего человека о егожизни и творчестве. Воспоминания сбивчивые, сумбурные, перескакивающие с одного предмета на другой и нередко повторяющиеся, перемежающиеся стихами автора (мне не очень понравившимися) и письмами тех лет. Яркие, образные (автор – художник), интересные (рассказ об училище связи, выставка в Манеже), тяжёлые (почти всё о войне). Я прочитал… не всё с удовольствием (какое уж тут удовольствие), но с благодарностью. Читать вам это или нет, решайте сами. Вот несколько отрывков.
Освобождённая Белоруссия. «Когда появились немецкие бомбардировщики, мой друг, командир второго взвода моей роты Олег Корнев лег на дно полузасыпанной пехотной ячейки, а я на землю рядом. Бомбы падали на деревню Бодуны. Одна из бомб упала в ячейку Олега. На дереве висели его рука, рукав и карман с документами. Но в деревне располагался штаб дивизии и приданный к штабу дивизии его взвод. Я начал собирать его людей. Тут появилась вторая волна бомбардировщиков. Горели дома, выбегали штабисты. Перед горящим сараем с вывороченным животом лежала корова и плакала, как человек, и я застрелил ее. После третей волны бомбардировщиков горели почти все дома. Кто лежал, кто бежал, те, кто бежал к реке, почти все погибли. Генерал приказал мне с моими телефонистами и оставшимися в живых людьми Олега Корнева восстановить связь с корпусом. Под бомбами четвертой волны “хейнкелей” мы соединяли разорванные провода.
Потом я получил орден Отечественной войны второй степени и отпуск на десять дней в Москву».
Восточная Пруссия. Февраль 1945. «…войска наши настигли эвакуирующееся из Гольдапа, Инстербурга и других оставляемых немецкой армией городов гражданское население. На повозках и машинах, пешком старики, женщины, дети, целые семьи медленно по всем дорогам страны уходили на запад.
Наши танкисты, пехотинцы, артиллеристы, связисты нагнали их, чтобы освободить путь, посбрасывали в кюветы на обочинах шоссе их повозки с мебелью, чемоданами, лошадьми, оттеснили в сторону стариков и детей и, позабыв о долге и чести и об отступающих без боя немецких подразделениях, тысячами набросились на женщин и девочек.
Женщины, матери и их дочери, лежат справа и слева вдоль шоссе, и перед каждой стоит гогочущая армада мужиков со спущенными штанами.
Обливающихся кровью и теряющих сознание оттаскивают в сторону, бросающихся на помощь им детей расстреливают. Гогот, рычание, смех, крики и стоны. А их командиры, их майоры и полковники стоят на шоссе, кто посмеивается, а кто и дирижирует — нет, скорее, регулирует. Это чтобы все их солдаты без исключения поучаствовали.
Потрясенный, я сидел в кабине полуторки, шофер мой Демидов стоял в очереди, и я понимал, что война далеко не все спишет. А полковник, тот, что только что дирижировал, не выдерживает и сам занимает очередь, а майор отстреливает свидетелей, бьющихся в истерике детей и стариков.
— Кончай! По машинам!
А сзади уже следующее подразделение. И опять остановка, и я не могу удержать своих связистов, которые тоже уже становятся в новые очереди, а телефонисточки мои давятся от хохота, а у меня тошнота подступает к горлу. До горизонта между гор тряпья, перевернутых повозок трупы женщин, стариков, детей.
Шоссе освобождается для движения. Темнеет. Слева и справа немецкие фольварки. Получаем команду расположиться на ночлег. Мне и моему взводу управления достается фольварк в двух километрах от шоссе. Во всех комнатах трупы детей, стариков и изнасилованных и застреленных женщин. Мы так устали, что, не обращая на них внимания, ложимся на пол между ними и засыпаем».
«Я внимательно следил за мимикой лица Никиты Сергеевича - видно было, что он мучительно хотел понять, что это за картины, что за люди перед ним, как бы ему не попасть впросак, не стать жертвой их обмана. Но при всем при этом на фоне лиц-масок помощников, сопровождавших его, замкнутых, угодливых, послушных или безразличных, - лицо Никиты Сергеевича отличалось естественной живостью реакций. В данном случае оно стало злым. Никита Сергеевич молчал около двух минут, а затем громко, с ненавистью произнес: "Говно!". И, подумав, добавил: "Педерасты!". И тут все сопровождавшие его государственные люди, как по команде, указывая пальцами то на одного, то на другого из нас, закричали: "Педерасты!". Нас было 13 художников, мы стояли около своих картин.
И вдруг кто-то обратил внимание на длинноволосого бородатого художника в красном свитере, ныне покойного, доброго и талантливого Алешу Колли, и закричал: "Вот живой педераст!". И члены правительства, и члены идеологической комиссии - все вытянули пальцы, окружили его, кричали: "Вот живой педераст!".
- Всех членов партии - исключить из партии, - сказал Хрущев, - всех членов союза - из союза, - и направился к выходу».
Скрыть

Положительно, ни Ахматовой (http://www.labirint.ru/comments/books/186946/?id_comment=105325), ни ее сыну не везет с полноценными биографиями в ЖЗЛ. Жизнеописание Льва Гумилева, написанное В.Деминым, до 1990-х гг. — правоверным советским философом-марксистом, а после – политическим деятелем, исследователем и писателем (автор биографий Бакунина и Андрея Белого в серии ЖЗЛ), увы, не стала событием.
Гумилев прожил достаточно долгую, непростую, богатую и озарениями, и отсидками жизнь. Сын великих и гонимых поэтов, узник ГУЛАГа, отдавший тюрьмам и ссылкам 14 лет, историк и географ, создатель теории пассионарности, чьим именем в Казахстане назван университет, он пережил не только травлю и замалчивание своих трудов, но и целую страну, умерев в 1993 г., когда его книги стали издавать огромными тиражами.
Гумилев – не только почитаемый, но и читаемый писатель, писавший свои книги таким живым и нестандартным стилем, что одних представителей академической науки (напр., Лихачева) он приводил в восторг, других (напр., Рыбакова) раздражал. Многие уважаемые люди как разделяли взгляды Гумилева, так и отвергали их (полностью и частично). Можно по-разному относиться к созданной Гумилевым теории этногенеза, но не признавать ее оригинальности и права на существование нельзя. Идеально было бы прислушаться к аргументам всех сторон и постараться найти в них здравое зерно. К сожалению, Демин пошел по иному пути. Гумилев для него – непререкаемый авторитет. Любой, сомневающийся в истинности его слов, недостоен даже внимания. Вот что пишет Демин: "История доподлинно свидетельствует: грязь, которой пытаются обмазать великих людей, к ним все равно никогда не пристает; зато по уши в дерьме оказываются инициаторы подобных компаний" (.с113). “Со сколькими же “ослами” и сообществами “ослов” пришлось иметь дело Льву Николаевичу <…> вдохновенный и несгибаемый Фауст, со всех сторон окруженный бесплодными и напыщенными пустышками” (с. 117, 283). "Ахматова – ГЕНИЙ, сын ее Лева – тоже ГЕНИЙ, а ГЕНИЯМ ВСЕМ ПРОЩАЕТСЯ. Конечно, обязательно найдутся умники и скептики – любители порассуждать на тему: а гении ли вообще Ахматова и ее сын Лев Гумилев. Подобные сомнения типичны для филистеров и обывателей, для завистников и злопыхателей. Но эта безликая масса людишек не имеет ничего общего ни с высокой поэзией, ни с подлинной наукой. С такими нытиками и скептиками спорить о чем бы то ни было – совершенно бесполезно,тем более по совершенно бесспорным вопросам…" (с.114). Все, что не соответствовало образу “вдохновенного и несгибаемого Фауста”, Демин просто обошел. В книге, напр., нет ни слова о печально известной юдофобии Гумилева. Даже указывая на какие-то факты, Демин опускает "лишнее". Рассказывая, скажем, о послевоенном пребывании Гумилева в лагерях и его сложных отношениях с Н. Варбанец, Демин пишет о переписке АА с сыном по поводу китайской истории, но не указывает, что мать отправляла Льву десятки книг и выписок из книг, в т.ч. иностранных, которые она получал как раз от Варбанец. Без них научная работа Гумилева была бы едва ли возможна.
Тактичность – вообще не сильная сторона стиля Демина. Вот образец последнего: "К Гумилевым на питерскую квартиру, где она (Ахматова) жила, пожаловали два поэта средней руки - Георгий Адамович и Георгий Иванов..." (с. 23). Автор не делает тайны, почему он так относится к этим представителям Серебряного века: для него АА "лучшая из поэтесс, которые когда-либо писали на русском языке" (с.134).
В.Демин останавливается на самых разных сторонах творчества Гумилева – цитирует его стихи (по-моему, слабые), блатные байки (забавные) и проч. (прямые цитаты из его книг, писем и стихов занимают значительный объем книги). В книге приведен как приложение словарь теории этногенеза, составленный Гумилевым и его учеником В. Мичуриным (опубликован в 1993 г. в сборнике “Этносфера: история людей и история природы”). Но главное – он подробно пишет о его исторических работах. Однако специалисты по Гумилеву отмечают, что Демин ошибочно толкует и по-своему передает некоторые утверждения историка (см., напр., статью С.Белякова в журнале «Вопросы литературы» 2008, №6). Не являясь экспертом по теории этногенеза, хочу лишь обратить на это внимание потенциальных читателей данной книги.
Демин пытается связать творчество Гумилева с евразийством и русским космизмом (подробный рассказ о котором вряд ли нужен), но, на мой взгляд, нередко приписывает последнему идеи, которые тот не вполне разделял.
Мне показался несимпатичен и совершенно излишен обличительный пафос Демина в описании происшедшего в стране в конце 1980-х – 1990-ее гг. Здесь явно больше Демина, чем Гумилева. У первого была возможность высказаться на эту тему в других своих книгах, при чем здесь Гумилев?!
Несколько удивляет скромный объем книги Демина (310 стр.). При этом он подробно (страницах на 30) пересказывает историю России 9-17 вв. с позиции Гумилева, что можно найти в книгах самого Гумилева. Наверное, этот пересказ можно было бы сократить.
Безусловно, и в такой небольшой книге ему удалось отразить многие стороны жизни и творчества Гумилева, однако не обошлось бех досадных и довольно странных ошибок. Демин пишет о победе, одержанной Мандельштамом в соперничестве с Л.Гумилевым за благосклонность поэтессы М.Петровых. Это было не так. На с.132 упоминается Русское географическое общество, в котором Гумилев многократно выступал в 1960-80-е гг. Однако данное название это уважаемое общество носило до революции и после 1992 г., а с 1938 по 1992 г. оно именовалось Географическое общество СССР или Всесоюзное географическое общество. Это промах даже не автора, скончавшегося осенью 2006 г. до набора рукописи и сдачи книги в печать, а редактора И. Никифоровой, вероятно, полностью положившейся на своего автора. К сожалению, многие из выходящих в ЖЗЛ книг свободны от редакторской руки, не чувствуется в них и авторской самокритичности, отсюда появление биографий, претендующих на многое большее, нежели они на самом деле дают… Скрыть