До чего же повезло автору этой книги со своим героем – о Чуковском писать одно удовольствие: чего тот только за свою жизнь не сделал (и чего только ему не дали сделать!) – он и родоначальник поэзии для детей (не буду называть его работ); и один из лучших представителей русской литературной критики начала XX века, писавший так о Горьком и Маяковском (по других я и не говорю), как никто ни до, ни (особенно) после писать не умел (или не решился); и крупнейший специалист по Некрасову, сделавший столько для популяризации (в подлинном смысле этого слова) этого человека и поэта, сколько не смогли многочисленные «некрасоведы»; и классик отечественного литературного перевода - именно в его переводе/пересказе/ под его редакцией все мы знакомились (и продолжаем знакомиться) с «Приключениями Мюнхгаузена», «Сказками» Киплинга, «Робинзоном Крузо», рассказами о Шерлоке Холмсе и докторе Ватсоне, и многими другими любимыми книгами; наконец, правозащитник, хлопотавший (и часто удачно) при Сталине, Хрущеве, Брежневе за сотни самых разных людей (напомню лишь Бродского)! До чего же повезло Чуковскому со своим биографом – Ирина Лукьянова дала читателю великолепную книгу, в которой он предстал перед нами во всех цветах и красках: незаконнорожденный сын прачки-украинки и студента-еврея, всю жизнь мучившийся от этого; журналист из Одессы, полностью избавившийся от всего одесского в речи и манерах, всегда подчеркивающий, что он «петербуржец», перебравшийся перед войной в Москву и оставшийся в нашей памяти как дедушка Корней из Переделкино; литкритик кадетской «Речи», ниспровергавший кумиры и мифы, чьих рецензий боялись маститые и незаметные (написавший однажды одному из писателей «Так понравилась ваша новая книга – больше никогда не буду вас читать, чтобы не испортить впечатление»); один из первых серьезных исследователей массовой культуры и – одновременно – автор текста оперетты (начатой и брошенной в 20-е гг.), содержавшей такой шедевр «Дорогая, дорогая, приходи ко мне нагая!»; то признанный, то осуждаемый (а временами публично оскорбляемый) советский писатель, чьи детские книги знали наизусть все советские дети – при этом ото всюду последовательно вытесненный и отлученный от всего ему дорогого: настоящая литкритика стала невозможна как жанр уже в начале 1920-х гг., детские книги писать не давали, не давали, он и перестал, даже про Некрасова учили, как надо писать правильно (Крупская считала, что Крокодил – это злобная пародия на «поэта народного горя», которого Чуковский втайне ненавидит), так что в конце концов остались лишь переводы, лекции и дети.
Не было практически таких писателей или поэтов XX века, которых Чуковский не знал хорошо, о которых не мог рассказать что-то свое, неповторимое (но больше всего любивший Блока и Пастернака) – и переживший их всех. Автор большой семьи, которую он почти всю потерял (раньше него ушли оба сына, младшая дочь и жена). Человек, практически всю свою взрослую жизнь страдавший от бессонницы, на страницах дневника предстающий грустным и несчастным – но запомнившийся современникам как веселый (и злой) гигант, до последних дней не ходивший, а бегавший. Личность, вся жизнь которой – это непрестанный труд про превращению из мещанина в интеллигента; автор, все время переделавший свои работы и неустанно ругавший себя за неумение писать.
И.Лукьянова написала про своего героя умно, тактично, с любовью и сочувствием, не скрыв ни его недостатков, ни растворившись в его достоинствах. Давно уже не читал такой качественной биографической прозы.
Спасибо Чуковскому - за все. Спасибо Лукьяновой за ее Чуковского. Закончу свой отзыв словами, которыми она закончила свою книгу, пусть они останутся с нами: «Самый главный, самый ценный дар Чуковского – ощущение волшебной легкости, безмятежного счастья, беспричинного праздника жизни. Чувство летнего дня на старой даче, где зреет клубника и носятся бабочки, и облака плывут к станции, где поезда с грохотом уносятся вдаль. И осы ныряют в компот, и вечные внуки допекают вечных дедов вечными детскими вопросами. И все можно, и нечего не нужно, и по пыльной, усыпанной сосновыми иглами дороге в пятнах солнечных зайцев колесят соседские дети на великах, едут и смеются, и пряник жуют». Скрыть

Прочитав рецензии на предыдущие издания этой книги, впечатление складывается противоречивое: покупать - не покупать, читать - не читать. Еще более противоречивое впечатление оставляет сама книга…
Бесспорно, книга оригинальна и интересна. До этого никто не поднимал подобной темы с "женской", да еще и внутренней - "матушкиной" - точки зрения. Лесков и Ардов здесь не конкуренты. Описана масса нюансов (как бытовых, так и душевно-духовных), о которых невозможно узнать, даже будучи очень воцерковленным человеком. А спрашивать о подобных вещах (напр., об особенностях личного нецерковного гардероба) у священника и в голову не придет!
Однако, насколько можно судить читателю, автор книги - НЕТИПИЧНАЯ матушка. Ну сколько наберется молодых, ухоженных матушек - бизнес- и авто-леди, оставивших детей на попечение няни (все заявления на основании слов самого автора)? Именно потому книга не может претендовать на "Записки ТИПИЧНОЙ попадьи", это больше похоже на зарисовки ультрасовременной жены священника, проживающей ни где-нибудь, а конкретно в столице нашей Родины - Москве. И мимо которой, эх, соглашусь с предыдущими рецензентами, не прошла мода на женщин-писателей и литературная слава Оксаны Робски… Хотя с другой стороны, если человеку есть что сказать, то почему ему этого не сделать? Тем более, что аудитория готова слушать.
Не знаю, хорошо ли это, когда о серьезных и сложных вещах пишется просто, легко и современным языком. С одной стороны, хорошо, потому что для далеких от Церкви людей такой язык доступен и понятен. А с другой… Меня лично эта выхолощенная простота - нет, даже какой-то нарочитый примитивизм - покоробил. Для сравнения стиля – именно стиля отображения схожих явлений, во всем остальном сравнение будет некорректным - хочется сослаться на «Мелочи архи… прото… и просто иерейской жизни» написанных М.Ардовым, когда тот еще являлся священником РПЦ.

Данная книга - третье издание, в котором, по словам издателей, содержится новый раздел и 4 новые главы. Рискну предположить, что к числу этих "новых" относится тема "Батюшка на личном авто". И вот почему. Из четырех первых абзацев раздела - три являются повторением (см.скан). Не полное повторение, конечно, но впечатление такое, что фразу два раза скопировали, переформулировали, а вырезать потом забыли. И не увидели этого ни автор, ни редактор, ни корректор. Наскоро слепили из того, что было, и выпустили, пока спрос есть… Неприятно…
И все-таки - несмотря на все вышеперечисленные недостатки - я бы, пожалуй, порекомендовала эту книгу. Хотя бы просто потому, что ничего аналогичного пока нет, а тема повествования неподдельно интересна. Вот такое противоречие…
Скрыть

Оригинальный текст воспоминаний Людмилы Васильевны Пожедаевой (Аниной) (1934-), впервые опубликованный в 2013 г., вызвал у некоторых рецензентов (и не только на сайте Лабиринта), не испытавших и сотой доли того, что досталось Миле в детстве, но считающим себя в праве судить ее, такую неприязнь, что читать их заметки было просто противно. А ведь им было бы полезно почитать, что могло достаться детям во время войны, и с чем они, оставшись в живых физически, жили покалеченные душевно всю оставшуюся жизнь.
Для протокола отмечу сразу, что рассматриваемое издание – это АДАПТИРОВАННАЯ, сильно сокращенная (правда, непонятно кем – это нигде не оговорено) версия, рассчитанная для детей среднего школьного возраста (возрастное ограничение 6+ кажется мне сильно спорным, минимум 12+).
Мила Анина встретила войну на даче под Ленинградом, куда вывезли их детский сад. Всех воспитанников сразу же переправили в другое место, как думали – в тыл, подальше от немцев, но те прорвались и туда. Во время обстрела Мила была ранена, потом еще раз, когда их вывозили на поезде. Раненых детей сняли с поезда – и забыли. Их подобрали наши отступающие солдаты и на руках принесли в город. Но там ее особенно не ждали.
Отца Милы, инженера-электрика, забрали в армию в самом начале войны, младшего брата, также находившегося с яслями в пригороде, эвакуировали на восток, и вернулся он к родителям лишь в 47 г. Милина мама работала электросварщицей на Кировском заводе, делала танки. Дома бывала редко, так что Мила большую часть времени проводила одна. Рисовала – на обоях, потому что бумаги не было. Были голод, холод и темнота. От голода съела у мамы все нитки – сначала белые, потом цветные и под конец черные. Затем сгрызла карандаши – всё, кроме грифеля. Выжить ей помогли не родственники, а скорее соседи, с которыми до войны семья Милы особенно не дружила – бабушка, ее внучка и чудаковатая тетя Ксения. Мать медленно доходила и ко всему была безразлична. Младшая сестра отца заглянула как-то к Миле, предложила сходить за хлебом, забрала карточки и исчезла. Потом выяснилось, что она обменяла их на боты, которые очень хотела иметь.
Весной 42 г. Мила с матерью эвакуировались из Ленинграда и поехали в Горький, к родственникам мужа. Там их встретила та самая младшая сестра, разбросала их вещи, топча ногами и крича, что они не должны были выжить и что им здесь нечего делать. Тогда они перебрались к семье матери в Сталинград, но уже летом пришлось эвакуироваться и оттуда. Мать устроилась на плавучий эвакогоспиталь, ходивший по Волге до Каспия. Мила работала здесь же помощницей санитарки, увидев то, что и не всем взрослым-то стоит знать.
Затем – новый поворот судьбы, колхоз под Ташкентом, где жилось непросто, но хоть сытно. В Ленинград удалось вернуться лишь в 44 г. Отцу Милы кто-то сообщил (возможно, его младшая сестра), что вся его семья погибла, и он завел себе на фронте новую жену. Восстанавливать прежние отношения (он вернулся к Миле с ее матерью) было не просто.
Война очень изменила всех - и родителей, и Милу. Мать в 40 лет была беззубой старухой, Мила все время болела, отец имел свои проблемы, не вполне понятные дочери. Свои записи Мила стала вести уже после войны, в начале 50-х гг., услышав от сослуживцев отца (он остался в армии), чьи пьянки-гулянки она описывает с явным отвращением, что в блокаде жилось не так уж и плохо, не то, что на фронте, что она с матерью пороха не нюхали и не вполне заслуживают той крови, что проливали за них настоящие мужчины и женщины на войне. Случайно увидев тетради Милы с воспоминаниями, ее отец, в чьей биографии были серьезные изъяны (кажется, неправильное социальное происхождение), сильно испугался и рассердился. В принципе его можно понять - Людмила писала жёстко, прямолинейно и правдиво, называя вещи своими именами. Обвинив Милу, что она их всех доведет до тюрьмы, он изорвал эти записи. Мудрая учительница Милы посоветовала переписать и спрятать их, что та и сделала, забыв о них на 40 лет.
После войны Людмила окончила филфак ЛГУ, но работал гидрологом. Много занималась общественными делами, в частности, установкой в Лыткарино памятника погибшим летом 41 г. во время бомбежки ленинградским детям.
Отличное оформление – издание формата А4, твердый переплет, офсетная бумага. Тираж 1500 экз. Текст приблизительно поровну разделен на собственно воспоминания Милы и ее стихи, неловкие по форме и пронзительные по содержанию. Много рисунков Милы, очень детских, но выразительных.
Безусловно рекомендую всем интересующимся историей Великой Отечественной войны. Лучше читать полный текст, но для общего представления подойдет и адаптированный.

© Как много писателей, как мало читателей… Скрыть

Данная книга является образцом качественного издания документальных источников. Дневниковые записи Л.Маргулиса, начатые в первый день войны и доведенные, с разной степенью регулярности, до прорыва блокады весной 1943 г., обстоятельно прокомментированы А.Н. Крюковым, не просто разъяснившим те или иные не понятные современному читателю реалии, но и дополнившему рассказ Маргулиса своими собственными воспоминаниями о блокаде, и А.С. Романовым, сопровождаются дополнительными материалами, в том числе и ранее не публиковавшимися (документы Радиокомитета, письма и заметки современников и знакомых Маргулиса), а также проиллюстрированные разнообразными фотодокументами. Таким образом, 130 стр. дневников Маргулиса дополнены 160 страницами дополнительных текстов и примечаний. Кроме того, имеются вводная и заключительная статьи. В общем, именно так и надо оформлять издание любых текстов.
При этом книга сделана не как академическое, а как научно-популярное издание, и ориентирована на широкого читателя, возможно и старшеклассников.
Хотя о блокаде в последние годы выходило много различной литературы (что очень хорошо), но данная книга, став голосом из хора, как пишет один составителей, в этом самом хоре не затеряется. Дневник Маргулиса, детальным образом описывающий его жизнь в самый трудный для осажденного Ленинграда период – зиму 1941/42 г., когда умерла основная масса ленинградцев (в частности, в Большом симфоническом оркестре, где работал Маргулис, к весне 42 г. умерло 27 человек – почти треть состава), напоминает хорошую психологическую прозу. Автор фиксирует всё и вся, что видит и чувствует – «пишет, как дышит», излагая события, мысли, чувства без малейшей деланности, не беспокоясь о чужом мнении. Это не для истории, а для себя «книга для записей карандашом», как написано на первой части его дневника, и читать эти записи и тяжело, и нужно.
Всячески рекомендую это добротное по оформлению и искреннее по содержанию издание всем, кто интересуется историей Великой Отечественной войны и вообще жизнью нашей страны в 40-е гг. Не пожалеете. Скрыть

Много ругал издания «Вече» за отсутствие должного оформления издаваемых ими воспоминаний. Едва ли там меня услышали, но данное издание не просто порадовало меня, а прямо в сердце поцеловало!
Судите сами. Первое (насколько я понимаю) полное издание воспоминаний Н.А. Раевского «1918», плюс ДВА сопроводительных текста, плюс интересная подборка ч/б иллюстраций. До полного счастья не хватает комментариев (есть лишь примечания самого Н.А. Раевского). Я бы еще и карту добавил.
Николай Алексеевич Раевский (1894-1988) родился в семье дворян средней руки — и по происхождению, и по средствам. Еще в детстве выбрал себе дело на всю жизнь, правда, совсем не дворянское — насекомые (хотя можно вспомнить В.В. Набокова с его бабочками…). Кончив столичный университет, стал заниматься любимой наукой, но в 1915 г. побеждает чувство долга и Раевский уходит, после окончания краткосрочных курсов, прапорщиком в артиллерию. Провел два года на фронте, войну закончил в Румынии, поручиком, командиром батареи горных орудий. Революцию встретил было восторженно, но быстро пришло отрезвление. Вернувшись к семье, проживавшей на Полтавщине, весной 18 г. вступает в местный добровольческий отряд (как он пишет, «был русским офицером под украинским флагом»). Много пишет о своих и своих товарищей чувствах в отношении службы сначала под властью Центральной Рады, потом при Скоропадском, совместной работе с немцами. Не считает это грехом, но объясняет желанием на деле бороться с большевиками, при которых успел пожить, и неверием в успех белых.
Однако нарастание национализма при гетмане вынудило Раевского в конце 18 г. уйти к добровольцам, где он воевал еще два года. Об этом осталась небольшая повесть «Добровольцы». Ранен не был (были контузии), но четырежды (!) переболел тифом, еле оставшись в живых. Россию капитан Раевский, командир орудия в Дроздовской дивизии, покинув вместе с войсками Врангеля.
Потом были Турция, Болгария, Чехословакия. Работал, учился, писал. В конце 1928 г. случайно прочитал том пушкинских писем и внезапно осознал, что это — его. Защитив в пражском университете диссертацию по биологии, надолго оставил это занятие.
Воспоминания о Гражданской войне начал писать еще в 20 г., в Крыму (пропали), потом в эмиграции. Отдельные вещи тогда же вышли в свет. Но две главных вещи («Добровольцы» и «1918») не нашли своего издателя (по мысли В.В. Набокова, с которым Раевский был близко знаком, потому что были слишком хорошо написаны), и Раевский продал их в начале 30-х гг. в Русский зарубежный архив, вывезенный после войны в СССР, где рукописи Раевского и сохранились.
В июне 41 г. Раевский был ненадолго арестован гестапо. До освобождения Праги в мае 45 г. изучал творчество Пушкина (эти материалы считались пропавшими), прихода Красной армии страшился, но бежать в Германию не стал. Был арестован СМЕРШем практически сразу, отправлен в Вену, где на суде, по просьбе председателя, пушкиниста-любителя, сделал доклад на полтора часа о своих изысканиях. Вместо ВМН получил пять лет лагерей. Эта часть жизни Раевского очень любопытна: Львов, Краснодон, наконец, Сибирь (помощник патологоанатома, банщик, сотрудник санчасти). Запомнилось, как стеснялся зэк Раевский раздавать голым женщинам мыло в бане, а те жалели, когда его перевели — мыло не воровал и истории интересные рассказывал ожидающим в очереди на помывку (про Пушкина, не про бабочек).
Даже в лагере продолжал заниматься творчеством Пушкина, хотя приходилось отвлекаться от этого на более прозаические дела, скажем, бороться с клопами (вот и пригодились занятия энтомологией). После освобождения в 50 г. поселился в Минусинске, где 11 лет проработал лаборантом в горбольнице. Там он опять пишет, занимается переводами, изучает насекомых Красноярского края как сотрудник местного музея. С 1954 г. Раевский — свободный человек (реабилитирован был только в 2002 г.) и советский гражданин. В 61 г. уезжает в Алма-Ату, где проводит остаток жизни (а это еще четверть века), работая в институте хирургии и занимаясь пушкинистикой. Там выходят его книги, приходит заслуженная слава, возникает семья. «Портреты заговорили» (1974) становятся бестселлером тех лет — увлекательно, доступно и красиво написанный научпоп. В издании его работ Раевскому помог сотрудник отдела культуры ЦК компартии Казахской ССР О.И. Карпухин. Под конец жизни Раевский получает признание: награды, официальный статус, два документальных фильма о нем. Уже после смерти Раевского О.И. Карпухин находит в Праге часть архива писателя, позволившего лучше понять его жизнь и творчество (впоследствии выпустил книгу о Раевском).
Вошедший в рассматриваемый том роман «1918» был написан Н.А. Раевским в 1932-33 гг. с использованием дневниковых записей времен Гражданской войны, но это не чистые мемуары. Две главы этой книги посвящены анализу настроений русской учащейся молодежи в 1905-15 гг. (среди которых было больше патриотов, чем революционеров, как считает Раевский). Кроме того, повествование о службе в Лубенском курени прерывается серьезным анализом экономического социального положения Украины до и после 17 г. (с цифрами и таблицами). Этот текст крайне интересен и читается очень увлекательно там, где идет беллетристика, но плотно насыщен информацией там, где «включается» ученый, и поэтому не могу рекомендовать данную замечательную работу широкому читателю.
Содержательно это отличное издание. Очень ценное введение приемной дочери Раевского Елены Ивановны Беликовой (1959-) на 75 стр. и любопытное предисловие О.И. Карпухина. Тираж 600 экз. Как минус отмечу много опечаток в тексте, плохо переведенные многочисленные цитаты с украинского языка, полное отсутствие перевода иностранных слов и выражений.
Рад, что появилась такая отличная книга, которую всячески советую прочитать всем интересующимся историей Гражданской войны.

Как много писателей, как мало читателей… Скрыть