Замечательный и малоизвестный советский поэт Николай Иванович Глазков (1919-79) написал множество стихотворений, которые он сам делил на те, что он создал как гений (в основном в стол) и те, что писал для заработка по советским канонам (были еще переводы, но они совсем особая статья). Вторые могут быть интересны лишь исследователям творчества Глазкова, первые стали вполне общедоступны, но едва ли более востребованы, чем 30 лет назад. Для массового читателя Глазков по-прежнему автор нескольких ярких и афористичных строчек.
Данный сборник позволяет составить полноценное представление о Глазкове-творце. Он повторяет (в ухудшенном варианте – нет введения и иллюстраций) издание 2007 г. под названием «Хихимора» и состоит из пяти сборников стихотворений (составленных, похоже, по тематическому принципу – это нигде не разъясняется), блока поэм и драматических произведений. Из всего сопровождения – фрагмент статьи Т. Бек о Глазкове 1996 г. объемом в две страницы. Ноль комментариев, а они были бы не лишни, как литературоведческие, так и исторические. Нет никакой информации о самих стихах – когда и при каких обстоятельствах созданы, в каком сборнике и когда были опубликованы (если были) и проч. Понятно, что подготовка такого сборника – это большая и серьезная работа, требующая расходов (не думаю, что значительных). Издательство «Время» так не работает, выпуская худлит в лучшем случае с небольшой сопроводительной статьей не всегда по делу. Так что новая старая книга Глазкова, выпущенная к его столетию, вполне соответствует такому эконом-формату (правда, цену за нее нельзя назвать невысокой…).
Не все свои любимые стихотворения я здесь нашел, поэмы и драматические произведения Глазкова, которые я раньше не читал, мне понравились меньше, чем стихи. Но для желающих получить оригинальный текст (надеюсь, здесь все в порядке – составитель сборника не указан, наверное, редактор Л. Спиридонова), это избранное позволит составить впечатление о замечательном поэте, которого Т. Бек (в другом тексте) охарактеризовала так: «Глазков был и есть крупнейший остров в море — преимущественно мелком — русского поставангарда». Не удержусь и добавлю цитату из Б. Слуцкого, внимательного читателя и большого почитателя Глазкова:
«Это Коля Глазков. Это Коля —
шумный, как перемена в школе,
тихий, как контрольная в классе,
к детской принадлежащий расе».
Рекомендую.
Оформление серийное (карманный формат, твердый переплет, среднего качества бумага). Тираж 1000 экз.
О Глазкове вышла в свое время отличная книга И. Виноградовой «Всего лишь гений…». Это полноценная биография Глазкова, лучшая на сегодняшний день. Ее бы было хорошо тоже прочитать.

© Как много писателей, как мало читателей… Скрыть

Издательство Вагриус сделало большой подарок всем поклонникам творчества Марины Цветаевой, переиздав дневники ее сына Мура - Георгия Эфрона. Этот мальчик был долгожданным, желанным ребенком. Он родился в начале 1925 г. в Чехии и был смертельно ранен в первом же своем бою 7 июля 1944 г. на 1-м Белорусском фронте. Сохранившиеся дневники, написанные частично по-русски, частично по-французски (французским владел как родным), охватывают период с марта 1940-го по август 1943 г., с большой лакуной внутри — с ноября 1941-го до начала января 1943 года (дневники за этот период утрачены). Не сохранились ни более поздние дневники, ни самый первый дневник, начатый Эфроном сразу по приезде его в СССР в июне 1939 г. и изъятый сотрудниками НКВД в день ареста его сестры, Ариадны Эфрон.
Когда Муру было всего девять месяцев, он вместе с матертью и сестрой перебрался в Париж, где прожил 14 лет, и совершенно справедливо многие знавшие сына Цветаевой близко и не близко, называли его потом «французом».
Высокий, не по летам развитый (читать и писать научился с шести лет, и к 10 годам прочитал многое из того, что его сверстники осваивают лишь к 16), привлекательный, привыкший к разговорам взрослых, к серьезным размышлениям, он всюду сопровождал мать (хотя в дневниках неоднократно писал, как это ему надоело – он ведь уже не ребенок). Многие современники позже вспоминали, что Георгий был дурно воспитан, позволял по отношению к матери и другим знакомым резкие выпады. Многим казалось, что он не уважает мать. Они дружно осуждали Цветаеву за плохое воспитание, чрезмерное баловство сына. Марина же многое прощала сыну, говоря: «Это пройдет. Он еще молод». Вот что писала в своих воспоминаниях Т.Н. Кванина: «Ему было предельно трудно в этот период. Все новое: страна, уклад жизни, школа, товарищи. Все надо было узнавать вновь, найти свое место. А тут еще переходный возраст — отсюда и повышенная раздражительность от которой он сам страдал безмерно».
После ареста отца и сестры они остались с матерью вдвоем. Постоянной прописки у них не было, они то снимали дачу в Болшеве, то жили в Доме творчества от Литфонда, постоянно искали какое-нибудь жилье в Москве. Скитались по съемным квартирам. Марина носила передачи в тюрьму, и если их принимали, она знала, что дочь и муж живы. Но были и встречи с друзьями. Попадая в этот круг, Мур оживал, глаза его блестели, менялась сама манера поведения. Все видели живого, остроумного, блестяще образованного и очень воспитанного юношу.
Пересказывать дневники Георгия Эфрона нет смысла. Все, что найдет в них читатель (перипетии семейных проблем, рассказы о школьных делах и бюрократических мытарствах, наблюдения над окружающими людьми, огромные списки прочитанных книг и размышления о них), теряет значительную долю интереса, будучи вырванным из контекста. Этот дневник –настоящий поток сознания: мысль автора вертится вокруг какой-то проблемы, то постоянно возвращаясь к ней, то отвлекаясь на посторонние предметы – то запах лука с кухни, то разговоры соседей, то музыку из радио. Вот один пример: 6.2.41 Эфрон пишет о разделении НКВД СССР на два наркомата – НКВД и НКГБ, рассуждает об их назначении. Затем, без малейшего перехода, даже на новую строку, сообщает о своих успехах в школе, говорит, что «усиленно занимается девочками», комментирует домыслы одноклассников о его сексуальных подвигах (их – ноль), и тут же, после замечания о некоей «Кисаньке», пишет, что НКВД возглавил Берия, а НКГБ – Меркулов. И в этом прелесть этого дневника – слышен живой голос человека.
Дневники Г.Эфрона можно разделить на три уровня - это, прежде всего, записи СВИДЕТЕЛЯ, и именно в этом их первостепенное значение для понимания обстоятельств жизни и творчества М.Цветаевой. Второй уровень – это рассуждения СОВРЕМЕННИКА о международной политике и ходе Второй мировой войны. Наконец, - это дневник ПОДРОСТКА, страдающего от обычных подростковых проблем – интересен ли я сверстникам, особенно девушкам; когда я наконец расстанусь с девственностью (нет практически ни одной страницы, где Мур бы не писал об отсутствии секса – «Мне порядочно надоело быть без девки. Желание сверлит, как чорт»); я ужасно одинок, умираю от скуки; удастся ли окончить четверть без троек; смогу ли я завести друзей в новой школе и проч. Не последнее: Мур рос и все время хотел есть. В его дневниках постоянно встречаются такие записи: «Мы сегодня вкусно поели у Лили»; «Да здравствует салат с уксусом! – это здоровая штука».
Какие-то его записи удивляют – он искренне считает С.Кирсанова лучшим советским поэтом. Критиков Ермилова, Перцова, Зелинского, чьи статьи-доносы сыграли зловещую роль в судьбе многих писателей и поэтов (рецензия К.Зелинского, напр., перечеркнула выход в свет подготовленного к выпуску в 41 г. сборника стихов Цветаевой, о чем Эфрон знал, но продолжал с ним общаться), которых современники считали мерзавцами, называет веселыми, культурными и симпатичными людьми. Он читает Пруста – и одновременно восхищается романом «Закономерность» Ник. Вирты — ныне заслуженно забытого советского писателя и драматурга.
Человек, выросшей на французской культуре, он смотрит на мир по-советски: учебу на двойки считает вредительством, изучение «Истории ВКП (б) считает обязательным для всех; дарит приятелю Конституцию СССР.
Тщательно подготовленные и переведенные, дневники Г. Эфрона, как верно заметила Ир. Шевеленко, выиграли бы, будучи дополнены его письмами, написанных родным в те же годы. Уже дважды публиковавшиеся, они малодоступны; содержательно же они дополняют дневники и заполняют имеющиеся в них хронологические лакуны.
Уже не пожелание, а замечание: примечания к дневнику Эфрона носят избирательный характер – составители ссылаются на обширность мемуарной и биографической литературы о Цветаевой и ее семье, которая-де позволяет избежать детальных комментариев тех или иных эпизодов жизни М.И. Думается, что несколько лишних страниц примечаний только улучшили бы это издание. Равно как и иллюстрации, каковых в книге нет вообще… Скрыть

Сразу обращаю внимание – это книга карманного формата и 176 стр. её текста в обычном формате смотрелись бы совсем иначе. Обычно такие публикации идут в сборниках и отдельным изданием выходят редко.
Хорошо, что ЭТА книга, написанная в далёком 1942 г., по свежим следам от пребывания в блокадном Ленинграде (автор был эвакуирован в Алма-Ату), практически без какого-либо дальнейшего редактирования, всё же вышла в свет. Увы, автор этих записок, Дмитрий Иванович Каргин (1880-1949), скончался 60 лет назад, когда появление таких воспоминаний было совершенно невозможно. Появление этой книги в 2000 г., обычным для наших дней тиражом в 1 тыс. экз., прошло практически незаметно.
Дмитрий Иванович Каргин - инженер-путеец, после революции он стал доктором тех.наук, профессором Ленинградского института инженеров железнодорожного транспорта. Его можно считать пионером внедрения на железнодорожном транспорте диспетчерской системы, организации технологической телефонной связи для руководства движением поездов. Значительная часть его творчества была посвящена начертательной геометрии и прикладной графике. Помимо этого, Каргин был ещё и талантливым историком науки, оставившим много интересных работ по истории ж/д в России и за рубежом.
В его воспоминаниях о блокаде перед нами последовательно разворачивается картина массовых страданий и гибели мирного населения. Умирающие от голода люди выкапывали зимой из под снега землю, на месте сгоревших Бадаевских складов, так как расплавившийся во время пожара сахар пропитал её. Из земли высасывали сладость, а потом выплёвывали. От голода съели всех домашних животных. Поэтому одним из первых самых ярких впечатлений Каргина стала встреченная им живая собака: "Не могу передать нашего изумления, когда мы, проехав по льду Ладожского озера, встретили в деревне весёлую собаку, доверчиво бегавшую около людей…" (с. 128).
В воспоминаниях много цифр – сколько, чего и где давали ленинградцам из продуктов, сколько людей умирало и как. Показаны, будто живые, картины этой ежедневной трагедии: "…нередко можно было наблюдать, как смерь охватывала присевших отдохнуть на скамейку в парке Ленина. Сядет, склонит голову и уже заснул навсегда" (с.100).
Интересно подробное описание деятельности Дома учёных в блокадные дни. Дмитрий Иванович сравнивает происходившее в 1941-42 гг. с тем, что он с женой испытал в Петрограде в 1918-20 гг., и делает вывод, что тогда было не в пример лучше (хотя они думали, что пережить подобное ещё раз им будет не под силу; и пришлось, и пережили).
Много бытовых зарисовок города и поведения его жителей в те дни: как в столовую Дома учёных ходили не только в одежде, с собственной посудой, но и собственными свечками, как "валютой" в осаждённом городе стал хлеб (единицей были 100 г), . Автор демонстрирует не только тонкую наблюдательность, но и талант настоящего учёного, в самый страшный момент не перестающего размышлять над научными проблемами. Лёжа под бомбёжкой на мосту через Неву, он отмечает, что такие взрывы, когда бомба попадает в воду, по особенному воздействует на фундамент рядом стоящих зданий. Он выводит целую формулу действия взрывной волны на стёкла домов и радуется, когда оставшиеся или вылетевшие после бомбардировки окна подтверждают его теорию.
Не менее интересна последняя часть записок, в которой автор повествует об эвакуации из Ленинграда, о чём обычно пишут мало, и во время которой умерло немало людей, спасшихся во время блокады.
Отличная книга, за чьим небольшим объёмом скрывается текст столь ёмкий и выразительный, что даже хочется предупредить – это тяжёлое чтение.
Скрыть

Издание начинается с хорошей вступительной статьи В. Б. Аксенова, к.и.н., старшего научного сотрудника Института российской истории РАН, о голоде 1891-92 гг. и о борьбе в обществе вокруг того, что одни называли катастрофой, а другие - с подозрением относясь к любой иностранной помощи - временным недоеданием из-за недорода. Это плавно подводит нас к истории противодействия голоду уже в 20 в., чему посвящена рассматриваемая работа
Ситуация с хлебом в России по прошествии с 1892 г. четверти века принципиально лучше не стала. Малоземелье и низкая сельскохозяйственная культура в европейской части России, а также ориентация на массовый вывоз зерна за границу делали голод из-за периодических неурожаев и слабой транспортной сети постоянно присутствующим фактором. Начавшаяся в 1914 г. война катастрофически усугубила все: на фронт ушли основные работники, был мобилизован скот, в городах появились толпы беженцев, требовавших снабжения, а введенные уже в 15 г. ограничения на продажу хлеба и обязательные поставки продовольствия государству по твердым ценам разрушили традиционную систему производства, продажи и распределения хлеба в масштабах страны. Предлагавшаяся иностранная помощь, даже со стороны союзников, воспринималась теперь через призму шпиономании. Квакеры, приехавшие в Россию в 1916 г. бороться с голодом, были особенно подозрительны как иноверцы и пацифисты.
Разместившись в Бузулуке Самарской губернии (сейчас это город в Оренбургской области), они пробыли там до начала 18 г. Местное население относилось к квакерам с благодарностью, власти – с раздражением. Ставшие ведущей политической фигурой с конца 17 г., большевики смотрели на них как на контрреволюционеров. Однако квакерам удалось сделать много. Еще больше, как оказалось, предстояло сделать.
В 1920-21 гг. в Советской России начался новый голод, который уже нельзя было целиком свалить на царизм. И снова помощь пришла из-за рубежа – во-первых, от американской благотворительной организации АРА, во-вторых – от английских и американских квакеров, единственных, которым большевики разрешили приехать в страну и работать там. Это терпимое отношение со стороны Ленина и Ко было вызвано тем, что квакеры не ставили никаких условий, не имели последователей в стране и не были связаны с каким-либо правительством. Плюс в них видели сектантов, отношение к которым со стороны РПЦ было до революции всегда плохим, а, следовательно, для атеистического коммунистического правительства они были почти своими. Более того, квакерам разрешили распределять помощь, собранную другими иностранными организациями, не допущенными в Россию. Первоначально работали квакеры только для детей и только в Москве с Петроградом (для удобства контроля со стороны властей).
Затем квакерам вновь разрешили приехать в Бузулук, где они на пике голода кормили свыше 400 тыс. чел. Квакеров было около 40 человек, плюс русский персонал. Почти все переболели тифом, две сотрудницы умерли. Их смерть как пример героизма упомянул в одной из своих речей Троцкий.
Кроме организации питания, квакеры закупали и распределяли преимущественно среди бедных хозяйств лошадей и тракторы (последние – для коллективного пользования), правда, в кредит, чтобы отношение было другим. Открыли школу трактористов, лечили население от распространенной там малярии, валяли валенки для детей. Местные власти квакеров ценили и старались удержать. Правда. это отношение продержалось недолго – до 24 г. С тех пор квакеры вступили в полосу медленного угасания их деятельности. Им запретили открыть сельскохозяйственную школу, школу для медсестер. Библиотека? Курсы английского языка? Нет и еще раз нет.
По инерции квакеры, которые вели себя осторожно, дотянули до 31 г., когда единственная оставшаяся у них точка – офис в Москве – не получила продления аренды. Надо отметить, что квакеров выдавили из страны вполне гуманно – без скандалов и арестов. Автор пишет, что если очень скоро советская пропаганда стала писать об иностранной помощи только плохо (прежде всего об АРА), то квакеров не ругали – но и не вспоминали.
Отдельные квакеры-идеалисты левых убеждений еще приезжали в Союз, женились здесь, оставались работать. Несколько человек даже скончалось здесь. Кого-то в 30-е гг. расстреляли. Все они оставили после себя книги, воспоминания, дневники, отчеты, письма. И добрую память.
Как всегда, пару слов об авторе. С. Никитин (1957-) - физик по образованию, в 1999-2002 гг. работал в НКО "Дом друзей" в Москве, представительстве международной квакерской организации. В 2003-17 гг. был директором представительства международной правозащитной организации Amnesty International в России. Собственно текст С. Никитина, над которым он начал работать в середине 1990-х гг., состоит из двух частей – работа квакеров в 1916-18 гг. (около 80 стр.) и в 1920-е гг. (230 стр.).
Автор пишет, что работал в наших архивах, но следов этой работы мало (отмечу, что нет точных отсылок ни к каким источникам). Правда, он смог записать воспоминания некоторых местных жителей, которые детьми застали квакеров в Самарской области. Использованные С. Никитиным источники не менее ценны – это материалы английских и американских квакеров. В приложении – список сотрудников квакеровских миссий в России в 1916-31 гг.
Хорошее серийное оформление. Небольшое количество иллюстраций (25 ч/б фото разного качества и карикатур, плюс одна карта). Имеется краткий список литературы. Тираж 2000 экз.
Рекомендую эту полезную и хорошо написанную книгу всем интересующимся историей нашей страны в 1910-20-е гг. как источник ценной информации и пищу для размышления о многих вещах.

© Как много писателей, как мало читателей… Скрыть

Редакция Е. Шубиной выпускает очень разные и по содержанию, и по качеству оформления книги. Бывает – и немало – вещей проходных, сделанных без сопроводительной статьи, без комментариев, без иллюстраций, без, добавлю, души. В традиционном дешевом исполнении (газетная бумага) они производят впечатление интеллектуальной макулатуры. Но есть работы (и это вызывает вопрос – дело, верно, не в Шубиной, не она задает планку, она просто бригадир на конвейере, который отвечает за план в штуках, а в конкретном исполнителе - составителе), вызывающие чувство уважения и благодарности – молодцы, можете давать не только халтуру, но и весьма достойный продукт.
Таковым является рассматриваемая публикация, выходящая уже вторым, дополненным и расширенным изданием (первое было в 2014 г.). Составителем и автором вступительной статьи и комментариев является Наталья Васильевна Корниенко (последние вместе с ней делал целый коллектив, т. н. «Платоновская группа» ИМЛИ). Н. В. Корниенко (1953-) - человек весьма уважаемый. Доктор филологических наук, член-корреспондент РАН, заведующая отделом новейшей русской литературы и литературы русского зарубежья ИМЛИ РАН. Обе диссертации защитила по творчеству А. Платонова, которым занимается последние полвека. В общем, Е. Шубиной очень повезло привлечь такого человека, они смогли дополнить друг друга, результатом чего стало эта замечательная книга.
В чем ее прелесть? Данный сборник писем А. Платонова, расширенный на 30 стр. по сравнению с изданием 2014 г., дает нам, на протяжении почти 600 стр., возможность увидеть потаенную жизнь не самого общительного и в самые лучшие годы своей жизни писателя, известного сложной символикой своих работ. Это письма глубоко личные с описанием самых интимных подробностей взаимоотношений супругов, это обращения во власть, письма дружеские, для своих, и открытые, созданные для публикации. К сожалению, от эпистолярного наследия Платонова сохранилась лишь малая часть – бОльшая часть писем погибла в том водовороте 20 в., где гибли целые народы и города, но нередко по причине банального человеческого небрежения (даже родные Платонова не сберегли его писем). «Платоновская группа» на протяжении многих лет проделала огромную работу, сумев выявить и опубликовать множество неизвестных писем писателя.
Издание состоит из трех частей: вводной статьи Н.В. Корниенко почти на 70 стр., писем А. Платонова (преимущественно сначала невесте, потом жене М.А. Платоновой, но не только – много и деловых обращений по работе, коллегам-писателям) и неоконченной повести в письмах «Однажды любившие», основанной на реальных письмах Платонова к жене из Тамбова (объемом в 40 стр.). Имеется три вклейки с отличной подборкой фотографий, список условных обозначений и сокращений, именной указатель, а также расширенное оглавление писем.
Все письма имеют комментарии, дающиеся непосредственно за текстом письма, включающие подробную справку об адресате, контексте, историко-литературные и реальные примечания, а также информацию о месте хранения и первой публикации каждого документа.
Это во всех отношениях очень качественная работа, дающая много ценной информации не только всем интересующимся жизнью и творчеством Платонова (для них – это обязательное чтение, наравне с книгами мастера), но и всем желающим побольше узнать о той стране, в которой любил, мучался, творил, терял, верил, разочаровывался великий русский писатель Андрей Платонов. Рекомендую.

© Как много писателей, как мало читателей… Скрыть