|
Рецензии покупателейРецензии покупателя
Сразу обращаю внимание – это книга карманного формата и 176 стр. её текста в обычном формате смотрелись бы совсем иначе. Обычно такие публикации идут в сборниках и отдельным изданием выходят редко.
Хорошо, что ЭТА книга, написанная в далёком 1942 г., по свежим следам от пребывания в блокадном Ленинграде (автор был эвакуирован в Алма-Ату), практически без какого-либо дальнейшего редактирования, всё же вышла в свет. Увы, автор этих записок, Дмитрий Иванович Каргин (1880-1949), скончался 60 лет... Дальше
Казалось бы, о блокаде вышло уже много разных книг – и сборники официальных документов, и подборки воспоминаний и дневников переживших (и НЕ переживших) те страшные 900 дней. Но группа энтузиастов во главе с отцом Глебом Каледой (1921-94), профессором, доктором геолого-минералогических наук, прошедшим рядовым всю войну, смогла взять интервью у детей
В рассматриваемой книге10 рассказов, объемом от 14 до 32 стр. Семь женщин, трое мужчин рассказывают обо всей своей жизни, а не только о войне,... Дальше
Лев Владимирович Горнунг (1902-93) — еще один «свидетель века». Свидетель не молчаливый и не случайный (в своей краткой, но емкой рецензии уважаемая neludimka пишет о его «странном» знакомстве с Ахматовой, Мандельштамом, Пастернаком и проч. — я никакой странности не вижу).
Вырос в большой семье зажиточного торговца (вел свое происхождение по отцовской линии от шведов). До 17 г. всё было хорошо — любящая мать, хорошее образование, лето в деревне. Потом общественная катастрофа совпала с личной:... Дальше
Был такой фильм 1999 г. «Американская красавица», шедший у нас в прокате под названием «Красота по-американски». В этой отличной картине обыгрывалось, среди прочего, название сорта роз, выращиваемых женой главного героя.
Герой рассматриваемой книги, Сергей Борисович Кузнецов (1889-1962), вывел в конце своей жизни (и 15-летнего лагерного срока) в безводных степях под г. Спасском Карагандинской области новый сорт помидор, поличивший название «Спасская красавица» (за что наградой ему стала... Дальше |
||
© 2024, Издательство «Альфа-книга»
Купить самые лучшие и популярные книги в интернет магазине "Лабиринт"
|
Когда Муру было всего девять месяцев, он вместе с матертью и сестрой перебрался в Париж, где прожил 14 лет, и совершенно справедливо многие знавшие сына Цветаевой близко и не близко, называли его потом «французом».
Высокий, не по летам развитый (читать и писать научился с шести лет, и к 10 годам прочитал многое из того, что его сверстники осваивают лишь к 16), привлекательный, привыкший к разговорам взрослых, к серьезным размышлениям, он всюду сопровождал мать (хотя в дневниках неоднократно писал, как это ему надоело – он ведь уже не ребенок). Многие современники позже вспоминали, что Георгий был дурно воспитан, позволял по отношению к матери и другим знакомым резкие выпады. Многим казалось, что он не уважает мать. Они дружно осуждали Цветаеву за плохое воспитание, чрезмерное баловство сына. Марина же многое прощала сыну, говоря: «Это пройдет. Он еще молод». Вот что писала в своих воспоминаниях Т.Н. Кванина: «Ему было предельно трудно в этот период. Все новое: страна, уклад жизни, школа, товарищи. Все надо было узнавать вновь, найти свое место. А тут еще переходный возраст — отсюда и повышенная раздражительность от которой он сам страдал безмерно».
После ареста отца и сестры они остались с матерью вдвоем. Постоянной прописки у них не было, они то снимали дачу в Болшеве, то жили в Доме творчества от Литфонда, постоянно искали какое-нибудь жилье в Москве. Скитались по съемным квартирам. Марина носила передачи в тюрьму, и если их принимали, она знала, что дочь и муж живы. Но были и встречи с друзьями. Попадая в этот круг, Мур оживал, глаза его блестели, менялась сама манера поведения. Все видели живого, остроумного, блестяще образованного и очень воспитанного юношу.
Пересказывать дневники Георгия Эфрона нет смысла. Все, что найдет в них читатель (перипетии семейных проблем, рассказы о школьных делах и бюрократических мытарствах, наблюдения над окружающими людьми, огромные списки прочитанных книг и размышления о них), теряет значительную долю интереса, будучи вырванным из контекста. Этот дневник –настоящий поток сознания: мысль автора вертится вокруг какой-то проблемы, то постоянно возвращаясь к ней, то отвлекаясь на посторонние предметы – то запах лука с кухни, то разговоры соседей, то музыку из радио. Вот один пример: 6.2.41 Эфрон пишет о разделении НКВД СССР на два наркомата – НКВД и НКГБ, рассуждает об их назначении. Затем, без малейшего перехода, даже на новую строку, сообщает о своих успехах в школе, говорит, что «усиленно занимается девочками», комментирует домыслы одноклассников о его сексуальных подвигах (их – ноль), и тут же, после замечания о некоей «Кисаньке», пишет, что НКВД возглавил Берия, а НКГБ – Меркулов. И в этом прелесть этого дневника – слышен живой голос человека.
Дневники Г.Эфрона можно разделить на три уровня - это, прежде всего, записи СВИДЕТЕЛЯ, и именно в этом их первостепенное значение для понимания обстоятельств жизни и творчества М.Цветаевой. Второй уровень – это рассуждения СОВРЕМЕННИКА о международной политике и ходе Второй мировой войны. Наконец, - это дневник ПОДРОСТКА, страдающего от обычных подростковых проблем – интересен ли я сверстникам, особенно девушкам; когда я наконец расстанусь с девственностью (нет практически ни одной страницы, где Мур бы не писал об отсутствии секса – «Мне порядочно надоело быть без девки. Желание сверлит, как чорт»); я ужасно одинок, умираю от скуки; удастся ли окончить четверть без троек; смогу ли я завести друзей в новой школе и проч. Не последнее: Мур рос и все время хотел есть. В его дневниках постоянно встречаются такие записи: «Мы сегодня вкусно поели у Лили»; «Да здравствует салат с уксусом! – это здоровая штука».
Какие-то его записи удивляют – он искренне считает С.Кирсанова лучшим советским поэтом. Критиков Ермилова, Перцова, Зелинского, чьи статьи-доносы сыграли зловещую роль в судьбе многих писателей и поэтов (рецензия К.Зелинского, напр., перечеркнула выход в свет подготовленного к выпуску в 41 г. сборника стихов Цветаевой, о чем Эфрон знал, но продолжал с ним общаться), которых современники считали мерзавцами, называет веселыми, культурными и симпатичными людьми. Он читает Пруста – и одновременно восхищается романом «Закономерность» Ник. Вирты — ныне заслуженно забытого советского писателя и драматурга.
Человек, выросшей на французской культуре, он смотрит на мир по-советски: учебу на двойки считает вредительством, изучение «Истории ВКП (б) считает обязательным для всех; дарит приятелю Конституцию СССР.
Тщательно подготовленные и переведенные, дневники Г. Эфрона, как верно заметила Ир. Шевеленко, выиграли бы, будучи дополнены его письмами, написанных родным в те же годы. Уже дважды публиковавшиеся, они малодоступны; содержательно же они дополняют дневники и заполняют имеющиеся в них хронологические лакуны.
Уже не пожелание, а замечание: примечания к дневнику Эфрона носят избирательный характер – составители ссылаются на обширность мемуарной и биографической литературы о Цветаевой и ее семье, которая-де позволяет избежать детальных комментариев тех или иных эпизодов жизни М.И. Думается, что несколько лишних страниц примечаний только улучшили бы это издание. Равно как и иллюстрации, каковых в книге нет вообще… Скрыть