Автор этой небольшой книжки, Геннадий Федорович Токарев (1913-2001), прожил непростую, как весь 20 век, жизнь. Полуголодное детство и юность, учеба в строительном техникуме, работа на разных должностях. В конце 1930-х гг. отслужил срочную на Дальнем Востоке. К моменту призыва в армию он был уже довольно зрелым человеком, имел семью.
Как у многих его сверстников, война стала самым ярким и значимым событием его жизни. Первоначально отправленный в строительные (по специальности) части, попал в пехотное училище, после сокращенного обучения летом 42 г. едет на фронт, лейтенантом. Участвовал в Сталинградской битве. Затем были бои на Курской дуге, форсирование Днепра, тяжелое ранение, сложное лечение, инвалидность. Было и несколько боевых орденов. Обо всем этом гвардии старший лейтенант Токарев рассказал в своих воспоминаниях, которые он стал писать, когда родился внук. Вспоминалось разное, написал откровенно. Получился хороший текст, выпущенный новосибирским издательством «Свиньин и сыновья» тиражем в 3000 экз., который так и не разошелся почти за 15 лет.
Твердый переплет. Формат — чуть больше паспорта. Иллюстраций нет. Есть странноватые опечатки (666 армия на с. 100) и проч.
Рекомендую всем интересующимся историей Великой Отечественной.

© Как много писателей, как мало читателей… Скрыть

С. Михеенков и правда проделал большую работу. На протяжении 30 лет он взял интервью у 30 участников Великой Отечественной войны, представителей самых различных родов войск – связиста, автоматчика, артиллериста, танкиста, стрелка на ИЛ-2, водителя, минометчика, командира бомбардировщика, военфельдшера, морского пехотинца, партизана, сапера, кавалериста. Из их рассказов он выбрал самые яркие, на его взгляд, эпизоды, и выстроил их хронологически – от 22 июня 1941 г. до мая 1945. Получилась цепь монологов, коротких историй, которые рассказывает Солдат. И правда, герои этих историй – простые солдаты, сержанты, лейтенанты. У них не было больших звезд ни на погонах, ни на груди. Но все они были Героями, хотя никто себя таковым и не считал.
Вот один вспоминает о первом своем бое. Лето 1941. Штыковая. Сошлись наши и немцы. Выбрал себе противника. Немец удара не ждал, карабин свой выронил. Штык вошел легко, легче, чем в манекен на полигоне, у немца только ранец за спиной подпрыгнул. Тот за винтовку схватился, держит и не падает, еле вырвал. Комбат, что солдат в штыковую повел, шестерых заколол.
Бывало, и в плен попадали. Фашисты, правда, разные были. Один конвоир – пожилой австриец. Немцев, видно, не любил. Остановился как-то у группы наших солдат, спрашивает у новенького: "Где воевал?" – "Под Москвой". А он знает, что наши там много немцев побили. "О-о! Гут!", - говорит. "Сколько немецких солдат убил?" – "Да сорок, пожалуй, будет", - на пальцах показываю. Тот не верит. "Кем был на фронте?" – "Пулеметчиком. Такой большой машинненгевер…" – "О-о! Ты хороший солдат!" И несколько сигарет дал.
На войне вообще необыкновенные вещи случались. Пошли как-то наши бойцы в разведку. Дело было под Вязьмой. Мы – с одной стороны Варшавского шоссе, немцы – с другой. У них пулеметы замаскированные. Предыдущая разведка на них нарвалась. Дождались бойцы рассвета – и бегом через Варшавку. А с той стороны – такая же группа немцев к нам бежит. Мы – назад, в траншею, немцы – тоже, но один заметался и с перепугу к нам прыгнул. Лежит ни живой ни мертвый. Ребята его тумаками, к своим выпихивают, тот как кинулся через дорогу, да с криком! Наши засмеялись все разом. Слышим, и немцы через дорогу гогочут. Однако, надо расходиться. Один немец встал, автомат за спину закинул, кричит: "Иван, ты – правее, я – левее!" И правда, зашумели, поползли левее. Мы подождали и пошли правее. Не обманул немец, пулемета там не оказалось.
Отличная книга – честная, хорошо написанная. Настоящий подарок всем интересующимся историей ВОв. Скрыть

33 армия относится к числу тех, о которых после войны говорили мало и неохотно. Историки показывали героические действия советских бойцов и командиров в победные периоды. О неудачах РККА старались не вспоминать. Эта практика не позволяла рассказать всю правду о событиях, связанных с гибелью ударной группировки 33-й А самом конце Московской битвы. К тому же вина в ее гибели лежит во многом на командовании Западного фронта, которое вначале недооценило возможности противника на этом участке, а затем не приняло всех возможных на то время мер по спасению окруженных соединений и частей. Командовавшие в период битвы под Москвой фронтами, армиями и соединениями генералы Г. Жуков, И. Конев, А. Еременко, К. Рокоссовский, Л. Говоров, Ф. Голиков, а также В. Соколовский, М. Катуков, Л. Сандалов, П. Белов, А. Белобородов и другие прошли затем всю войну и стали известными полководцами и военачальниками. Многие из них оставили довольно подробные и правдивые воспоминания о ходе Московской битвы на тех направлениях, где им пришлось сражаться. Воспоминания Жукова, касающиеся Ефремова и прорыва 33-й А к Вязьме, носят явно предвзятый и необъективный характер. Честно рассказать о событиях, происходивших непосредственно под Наро-Фоминском, южнее и севернее его, было некому. Вообще тогда крайне редко вспоминали военачальников, погибших в бою, либо попавших в плен в начальный период войны, во время окружения наших войск под Вязьмой и Брянском в 1941 г., а позже под Харьковом.
Помимо этого, определенную роль сыграли не всегда ровные отношения М. Ефремова с командующим Западным фронтом Жуковым. Наконец, имел значение и тот факт, что после уничтожения штаба окруженной группировки и гибели Ефремова немецкое командование в знак уважения к мужеству и стойкости командарма приказало похоронить его с почестями. После войны такие факты не приветствовались. Так вот и получилось, что о подвиге бойцов и командиров 33-й А, ее командующего вспоминали редко.
Вокруг истории 33-й А есть много неточностей – как вызванных недостатком информации, так и сознательных. Скажем, часто не говорится, что на Угре погибла не вся армия, а только три стрелковые дивизии, общая численность которых перед попаданием в «котёл» не превышала 20 тыс. чел. У Ефремова было несколько путей выхода из «котла», выбранный им оказался самым сложным.
После ликвидации Нарофоминского прорыва в ходе начавшегося 6 декабря 1941 г. контрнаступления под Москвой 33-я А к 26 дек. полностью освободила Наро-Фоминск, 4 янв. 1942 г. – Боровск и 19 янв. – Верею. К этому времени 33-я А нуждалась в пополнении личным составом, техникой и боеприпасами. Поэтому полной неожиданностью был приказ, полученный 17 янв. 1942 г. от командующего Западным фронтом генерала армии Жукова, наступать на Вязьму. Так начиналась печально известная Ржевско-Вяземская операция. На решении Военного совета Запфронта отразилась, видимо, та оценка оперативной и стратегической обстановки, которая выработалась тогда в Ставке Верховного Главнокомандующего. Успехи советских войск, достигнутые в декабре, породили малооправданную надежду на то, что теперь можно добиться больших побед, не делая паузы перед новой наступательной операцией.
Не имея в нужных количествах боеприпасов и продовольствия (доставлялись только по воздуху), в условиях абсолютного превосходства противника главные силы армии два с половиной месяца продолжали героически сражаться. На 6 фев. 1942 г. в окруженных дивизиях 33-й А насчитывалось 9580 чел. Дальнейшее увеличение численности (до 12 780 чел. к 11 марта 42 г.) было произведено за счет мобилизации местного населения в возрасте от 17 до 45 лет.
Ефремов неоднократно обращался к командованию Запфронта и даже дважды к Сталину с просьбой разрешить прорваться своими силами. Разрешение, полученное на выход из окружения в середине апреля, запоздало – личный состав обессилел, съев все свои разваренные поясные ремни и подошвы найденных сапог. Боеприпасы иссякли. Таял снег. Солдаты были в валенках. Разлилась река Угра. Остатки частей армии были загнаны в район Шпырьевского леса, откуда с огромным трудом, не имея никакой техники, в ночь с 13 на 14 апреля смогла прорваться через сплошной пулеметно-автоматный огонь только группа во главе с Ефремовым. Остальные выходили небольшими отрядами и поодиночке в ночное время. Всего за два с половиной месяца боев (со 2 февраля) армия потеряла более 8 тыс. чел., в том числе во время выхода из окружения – около 6 тыс. чел. Прорваться к своим войскам смогло всего 889 чел.
Встречая везде заслоны из пулеметного огня, группа была разгромлена. Ефремов, получивший третье ранение, потерял способность двигаться и застрелился. По свидетельству очевидцев, хоронили немцы Ефремова в деревне Слободка 19 апреля 1942 г., с почётом.
Отношение Сталина к Ефремову было непростым, кА до войны, так и после. В 1946 г. в Вязьме на площади, носящей его имя, командарму – первому из всех – был поставлен памятник работы Е.В. Вучетича.
Данное издание отличается от работы В.Мельникова подробным рассказом о биографии Ефремова до окт. 41 г., когда он принял командование 33-й А.
Карт нет вообще. Есть фотографии на вкладке.
Книга мне в целом понравилась. Единственное, что насторожило – это убеждение автора, что в окружении Ефремова был предатель, и склонность полагать, что это были сотрудники его штаба-евреи. С определённым колебанием рекомендую её всем интересующимся историей Великой Отечественной, желательно в паре с работой В.Мельникова.
Скрыть

В рассматриваемой книге собраны под одной обложкой воспоминания двух женщин, оказавшихся волей судьбы и тов. Ежова в одном лагере и работавших вместе, в одном театре. Интересно, что первая – Х. Волович – много пишет о своей подруге, Х. Фришер, а та ее в своих записках даже не упоминает…
Хава Владимировна (Вильковна) Волович родилась в 1916 г. в деревне на Черниговщине, в бедной еврейской семье. Мать была большевичкой, отец – дезертиром из царской армии. В года Гражданской войны они были за красных, но Хава помнит об этом мало. Хорошо запомнила голод на Украине. Характерно, что осуждая Н. Островского, она не видит связи между ним, ее родителями и тем, что эти люди построили в России. Окончив семилетку, поступила работать наборщицей в типографию. Литературный талант ее приметил главный редактор районной газеты «Колхозный труд» в г. Мена Черниговской области УССР и взял к себе в редакцию.
Редакция оказалась местом не очень симпатичным – там процветали интриги, и появление Хавы, совсем молодой девушки, на престижной должности не всех порадовало. Последовал донос, и не один, да и главреда, человека, похоже, очень приличного (и, возможно, не равнодушного к Хаве – в молодости она была красоткой) в 37 г. арестовали вместе со всеми местными властями. Хава была девушкой горячей, на язык невыдержанной – брать было за что. Оговаривать себя и других Хава не стала (ей шили участие в к/р организации), Следователь ее не бил, только спать не давал. Тогда она решила поразвлекаться – написала, что да, всё верно, организация была, деньги, оружие и списки всех участников спрятаны в старой выгребной яме около синагоги. Раскопав «тайник» и не найдя ничего, следователь только спросил: «Зачем?». В общем, он ее подвел под хулиганство, возможно, обошлось бы небольшим сроком, но его вместе со всем райотделом НКВД арестовали. Дело Хавы отправили в 38 г. на трибунал, там она назвала присутствовавших дураками – и получила 15 лет. Ее отправили этапом в лагерь, но трибунал не оформил всё, как надо (тогда и не такое бывало), и Хава сменила 11 пересыльных тюрем, пока ее вопрос решался.
До войны сидела в Севжелдорлаге Архангельской области, работала на лесоповале, о чем рассказывает мало. О войне – вообще ничего. В лагере родила дочку, которую там же, совсем маленькую, и уморили. Читать об этом было очень тяжело.
Хороших людей встречала очень мало. До ареста увлекалась театром, и поэтому, когда ей предложили поучаствовать в лагерной самодеятельности, согласилась. Была актрисой, работала в кукольном театре. Эти годы запомнились как лучшие. В 49 г. условия содержания заключенных ухудшились. Театр разогнали, Хава была отправлена в Казахстан, на медные рудники. Вскоре после смерти освободилась, но еще три года провела в ссылке в Красноярском крае. В 56 г. вернулась домой, где не было ничего – ни родных (все погибли во время войны), ни дома, ни работы. Работала сторожем, свинаркой, истопником. Организовала в местном клубе кукольный театр. Писать об этом не стала. Отдельную квартиру (и плохую) получила только в середине 90-х. Умерла в 2000 г.
Воспоминания о лагерной жизни написала в 69-71 гг. Ранее печатались лишь фрагменты из них, это первое полное издание.
Елена (Хелла) Густавовна Фришер (Гласова) (1906-84) родилась в Чехии. Окончила институт в Вене. Там же познакомилась со своим будущим мужем, инженером. Увлекалась левыми идеями, вступила в компартию. По совету старших товарищей вместе с мужем в 1935 г. переезжает из Праги в Советский Союз. Муж работал на строительстве метрополитена, Хелла преподавала немецкий. В 37 г. их, как и остальных иностранцев, арестовали. Мужа Хеллы расстреляли в 38 г., сама она получила десять лет лагерей в Коми АССР. Там она попала в тот же ТЭК - театрально-эстрадный коллектив – что и Ханна. После окончания срока — ссылка, где не было ни работы, ни жилья. Уехать в Прагу отказалась. В 56 г. вернулась в Москву. После освобождения на родину её уже не выпустили.
Работала на кукольной фабрике, переводила с чешского и немецкого, в основном, пьесы для кукольных театров. По совету друзей написала довольное подробные мемуары (довела их до 47 г.), но заменила в них многие имена, восстановить которые удалось не все. Они более литературные, чем записки Волович.
Оформление типовой. Иллюстраций нет. Есть небольшое количество примечаний. Тираж не указан. В воспоминаниях Фришер много опечаток.
Рекомендую всем желающим узнать о том времени, хотя веселого будет мало.

© Как много писателей, как мало читателей… Скрыть

У Николая Глазкова есть четверостишие, долгое время считавшеееся народным (высшее достоинство поэзии):
«Я на мир взираю из-под столика.
Век двадцатый — век необычайный.
Чем столетье интересней для историка,
Тем для современника печальней…»
Известное сегодня, наверное (?), всем, это стихотворение точно описывает состояние читателя, знакомящегося с воспоминаниями наших людей, живших в 20 в. Их испытания и страдания наполняют страницы их книг, и тоской — наши сердца.
Вот и рассматриваемая книга стала примером жизнеописания семьи священника, до конца претерпевшего за веру, но не отступившего перед безбожной властью, не сумевшей победить его и в конце концов казнившей.
Сергей Алексеевич Сидоров (1895-1937) прожил недолгую жизнь. С детства был религиозен, хотя в юности увлекался мистикой. В 1918 г. переезжает в Киев, поступает в Духовную академию и в 1921 г. становится священником. Те испытания, которые позже выпадают ему и его семье, стали продолжением того, через что ему пришлось пройти уже в юности. В 1919 г. был расстрелян его отец, взятый в заложники большевиками, несмотря на всяческие попытки освободить его. В Белую армию уходит его старший брат и пропадает навсегда.
В 23 г. отец Сергий перебирается с молодой женой в Сергиев Посад, где был арестован, но всего на два месяца. В 25 г. — новый арест, который дался отцу Сергию очень тяжело. Высланный во Владимир, он начинает череду своих недобровольных перемещений по стране. Жить во Владимире было непросто — работы там почти не было, в возрасте четырех лет умирает старший сын. Спустя некоторое время отцу Сергию удалось перевестись в Серпуховской район, но жил он там лишь год, после чего последовал арест и новый приговор — три года концлагеря. Их отец Сергий, с детства страдавший из-за болезни позвоночника, отбывал на севере, работая лесорубом. В памяти дочери, почти не жившей вместе с отцом, остался его рассказ о том, как его за какую-то провинность охранник или бригадир приказал повесить на дереве вниз ногами.
Жена отца Сергия, Татьяна Петровна, осталась одна с четырьмя детьми. Жили они очень голодно, но помогали друзья и родственники (а после смерти мужа — бывшие прихожание). Работать приходилось, где брали, например, рабочей на фанерной фабрике, где она чуть не стала инвалидом.
Последние годы семья была вместе после возвращения отца Сергия, когда он служил в храме под Муромом. После закрытия храма служил тайно, в домовых церквях. Здесь он и был арестован в последний раз, вместе с другими священниками обвинен в участии в нелегальной церковной организации и расстрелян на Бутовском полигоне, вместе с семью священниками и монахинями. Бог не оставил его семью — Татьяну Петровну не тронули и она, работая по две смены медсестрой, смогла воспитать всех своих пятерых детей людьми порядочными и достойными. Умерла вскоре после получения в 1956 г. известия о реабилитации покойного мужа.
Книга состоит из двух, примерно равных по объему частей: собственно воспоминаний С. Сидорова, написанных им в 33-36 гг., и очерком его жизни, созданным его дочерью Верой Сергеевной Бобринской (Сидоровой) (1925-2003) в начале 1990-х гг. Текст снабжен большим количеством примечаний, значительно облегчающих его чтение.
Писал свои записки отец Сергий по памяти. Текст, по словам его дочери, сохранился не очень хорошо, утрачены отдельные фрагменты, некоторые имена даны в виде инициалов. Восстановить удалось не все.
Начинается повествование в Киеве в начале 20-х гг. и фактически не только не доведено до какого-то логического конца, но и не предлагает никакого связного рассказа. По большей части это описания встреч автора с разными священниками и монахами, заметки о посещении им разных святых мест. Написаны они хорошо, содержат много поэтических описаний природы, храмов и монастырей. Кроме воспоминаний, в приложении даны несколько очерков отца Сергия о странниках, храмах Древней Руси и проч. Фактически, это всё его рукописное наследие. На мой взгляд, вторая часть - книга дочери об отце - сильнее и интереснее записок отца Сергия, всё издание можно брать только ради этой части.
Это второе издание, дополненное несколькими очерками отца Сергия и примечаниями редактора. Впервые оно вышло еще при жизни В.С. Бобринской в 1999 г.
Хорошее оформление (твердый переплет, тонковатая офсетная бумага, две вклейки с ч/б фото). Формат чуть меньше стандартного. Тираж 3000 экз.
Рекомендую эту книгу всем интересующимся историей нашей страны в первой половине 20 в.

Как много писателей, как мало читателей… Скрыть